БП. Между прошлым и будущим. Книга 2
Шрифт:
Они — и мы. Как раньше. «Они»— это кто? Что это — камарилья околоправительственная? Банкиры? Кто «они»?
— Они, как говорил Андрей Платонов, — «неведомые люди». На самом же деле — ведомые. Может быть, я опять сужу с каких-то крайних позиций? Вот, я даже у тебя в «Панораме» прочитал, что коммунисты, вроде бы, не те, они уже тоже ближе к социал-демократам…
— Действительно, есть такая точка зрения — её иногда высказывают и наши авторы.
— Эта точка зрения, к сожалению, очень распространена. Вот, говорят, и Зюганов уже не тот, и другие фигуры. Мне кажется это глубочайшим заблуждением, причем, наиболее
— На пути к власти?
— Да, на пути к власти. Но как только они приходят к власти, выясняется, что они как раз те… Те самые, которых мы знаем.
— Сейчас-то они не у власти. Меня же интересует кто, по твоему мнению, «они»— те, кто тасует всю эту колоду? — настаивал я. Мне показалось, что меня Марк просто не услышал.
— Хотя этот этап, собственно, для матушки-России, может быть, стратегически необходим: с 70-ю годами, которые страна прошла с коммунистами, нельзя расстаться в один прекрасный день. Это какое-то благодушие так думать. Потому что ничего не получилось у демократов — все их реформы были половинчатые. Основополагающие вопросы ведь так и не были решены. Почему Чубайс не смог удержать ситуацию? Да потому что, скажем, земельный рынок так и не сложился. Стала земля собственностью людей? Нет!
И дело не в Чубайсе или Гайдаре, на которых сыпятся со всех сторон и продолжают сыпаться обвинения в том, что случилось… А я говорил и говорю: всё, что в России произошло лучшее, произошло при Егоре Тимуровиче Гайдаре — благодаря его личному пониманию и благодаря его команде. А больше ничего реального не произошло. Вся эпоха Черномырдина была, по сути дела, эпоха влияния на Черномырдина, была поисками того, как обучить этого «красного директора». Что-то по этой части получилось позитивное, что-то не удалось.
Но самое страшное — не произошло единения всех демократических сил перед лицом красной опасности. Вот в этом смысле я и «Яблоко» виню, и другие силы, которые не посчитали для себя возможным объединиться — и потому сегодня очевидно такое «покраснение» «Яблока». Это абсолютно объективный процесс: не участвуя в реалиях последних лет, исключая себя из них, мы получили то, что имеем — половинчатость реформ.
— Саша тебя спросил, кто сейчас тасует колоду, в чьих она руках? — Таня, внимательно слушавшая монолог Марка, не забыла мой вопрос.
— Кто — «они»? — повторил его я.
— Пока еще не коммунисты, — быстро и вполне уверенно ответил Розовский.
— Кто всё же стоит за Ельциным? — настаивал я.
— А почему — за Ельциным? Я ведь не о Ельцине говорю… — Марк переводил взгляд с меня на Таню и снова на меня.
— Ну, хорошо, мы говорим о правительстве Примакова, — согласился я.
— Так кто привел к этой ситуации? — повторила Таня.
— Ты же знаешь всё! — вспылил Марк. — То же «Яблоко» выдвинуло Примакова. Кто приходит? — Маслюков, Геращенко. Вот кто будет ворочать страной на этом этапе!
— Ну, не Явлинский
— Он и привел! — продолжал настаивать Марк. — Он его выдвинул. Другое дело, что он сам ушел в сторону, его не допустили к пирогу.
— Так он же не из команды Ельцина! — Таня испытующе, как экзаменатор, смотрела на мужа, ожидая его ответа.
— Я не понимаю, о чем ты сейчас говоришь! — снова вскипел Марк. — Кто — «они»? Они — это выкормыши КПРФ. Другое дело, что они боятся сейчас схватить эту власть. Ведь за нее придется отвечать. Они прекрасно понимают, что им ничего не удастся в конце концов. После гиперинфляции есть единственный выход для России — это диктатура. Спасением от гиперинфляции будет только диктатор.
— И у тебя уже есть кандидатура? — спросил я полушутя.
— У меня? Я думаю, не у меня, а у них! Они могут на это претендовать. Если это будет прокоммунистический диктатор, то, конечно, появится и цензура, и тогда появится сразу всё остальное. И будет объявлено чрезвычайное положение — а тогда возможность гражданской войны возрастет в тысячу раз, потому что для России другого пути не будет, как сделать исторический выбор. Вот вы сегодня получили коммунистов, которые берутся исправить положение. Вот вы сегодня напечатали деньги, а этих денег не хватило…
Другое дело, что Запад может опять оплатить расходы их Политбюро. Если Запад и на этот раз, просто испугавшись бряцания ядерными ракетами, скажет: давайте дадим, чтобы они там свели концы с концами, не дай Бог, в голодном угаре не совершили бы каких-то поступков в своём духе… — Марк оборвал сам себя, закашлявшись.
— Запад, может, и дал бы, он теперь не знает, кому давать, — возразил я, воспользовавшись паузой. — Ты же знаешь: всё, что давалось, шло мимо и никогда не достигало цели. А теперь Запад перестал «давать». Я не думаю, что сейчас так легко получить у него деньги.
— Запад и не должен давать, — согласился Марк. — Сейчас-то кому он будет давать? Политбюро, скрытому Политбюро. Кто будет распределять эти деньги? — они же.
— Ты всё же видишь вероятность гражданской войны?
Этот вопрос мне приходится слышать чаще и чаще — но я не знаю на него ответа. И я не знаю, кому этот вопрос можно было бы переадресовать… А что ответит Марк?
— Я говорю следующее: если гиперинфляции суждено быть, то выход из нее — диктатура. А диктатура очень легко может привести к кровавой ситуации. Диктатура бескровной не бывает, — повторил Розовский.
— У нас здесь популярна такая точка зрения — да и не только здесь, пришла она как раз из России: народ там настолько от всего устал, настолько проникся апатией, что поднять его на гражданскую войну вряд ли возможно, — говоря это, я имел в виду корреспонденцию наших московских авторов — их заметки пришли совсем недавно и были ещё у меня на столе.
— Дело вовсе не в апатии. Просто нет идеи, которая способна охватить весь народ. Что же касается националистической идеи, которая сегодня претендует на место коммунистической, то коммунистические идеологи работают над тем, чтобы срастить националистическую идею с самыми вонючими догмами коммунизма. Эта опасность — может быть, самая страшная, потому что это есть тот самый национал-социализм фашистского типа, который спасителен для умирающего коммунизма.