БП. Между прошлым и будущим. Книга 2
Шрифт:
Итак…
Глава 2
Жители волшебного мира
За чашкой чая в «дворянском гнезде» с Андреем Кончаловским
Подъехали мы почти одновременно — я едва приблизился к дверям дома, как из подкатившей к неширокой полоске тротуара машины вышел Сережа Рахлин. Открыв дверцу, он помог выйти из салона Миле — супруге и соавтору по множеству публикаций.
Кончаловский встретил нас в дверях, придерживая плечом трубку переносного телефона. Забегу вперед: все последующие часы, несмотря на просьбу к домашним подзывать его на звонки только в самых экстренных случаях, наша беседа прерывалась множество раз. И тогда мы, дожидаясь Андрея, в который раз оглядывали просторный двор,
Второй этаж просторной террасой был обращен внутрь двора, ее деревянные белые перила вполне могли быть перенесены в антураж постановки чеховского спектакля — настолько точно копировали они архитектуру дворянской усадьбы. Бассейн, заменивший собою пруд, дополнял достоверность иллюзии. И — чай…
О такой встрече — чтобы достало времени и для интервью в «Панораме» — мы уславливались множество раз. И все никак не случалось. Наконец, созвонившись, мы назвали дату. И сейчас, вспомнив какие-то не очень существенные новости, мы, кажется, были готовы — спрашивать и рассказывать.
— Все больше советских кинематографистов, — задал я тему, — приезжают сюда, чтобы не возвратиться назад. И все они в один голос говорят: кино на территории бывшего СССР перестало существовать. То есть кинематограф, такой, каким мы привыкли его представлять, — больше не существует…
— Мне-то верить нельзя… — Андрей задумался. — Ну, во-первых, потому что я очень субъективен. К тому же, у меня и вид как бы из окна… я смотрю на это издалека. Хотя, конечно, я все понимаю. Ведь то, что происходит сейчас у нас — это естественный процесс дезинтеграции сложившихся десятилетиями структур. И — сознания… Но мне не кажется, что кино не существует. Человеку тамошнему сказать, что кино не существует, проще — поскольку происходит распад его понимания кинематографа. Раньше было как? — главное, чтобы у тебя приняли сценарий, а сколько денег будет стоить фильм — неважно!
Никто не считался ни со временем, ни с деньгами. Надо было только написать сценарий, который прошел бы. Очень немногим по-настоящему талантливым людям катастрофически не везло в той ситуации. Аскольдову, например, Кире Муратовой. Аскольдову — особенно не повезло: он вдруг стал запретным режиссером и вообще ничего не мог поставить. Но та же Муратова, Алексей Герман, Климов работали. Я не говорю о Тарковском, потому что он работал все равно, не останавливаясь, — с трудом, но работал. В общем, каждый делал одну картину в три года.
В то время и борьба была понятная. А сейчас бороться с тем, с чем раньше боролись, не надо, поскольку оно уже не существует. Зато новый монстр — рынок — оказался, пожалуй, пострашнее, чем тот, что был. Именно при советской системе Тарковский снял лучшие свои картины. Ни одной из них он не снял бы в Америке: денег бы не нашлось… Его картины снять здесь просто невозможно.
Недавно я говорил с Питером Селэрсом и тот чуть не со слезами рассказывал о том, как он любит наше кино 60-х годов. «Вот, — говорил он, — американцы не понимают, как трудно было снимать это кино и как важно оно было, и как много было сказано в нем о жизни и о России того времени». Хотя оно выглядит совершенно невинно по сравнению с тем, скажем, что можно снимать сейчас.
Но сейчас — я не знаю, как бы сейчас делал свои картины Тарковский в России: вмешался рынок! Страна находится в стадии средневекового капитализма, и все похоже на Англию того же периода в прошлом — пираты и императорская корона. Среднего класса практически не существует. Появляется буржуазия, а интеллигенция с повышением цен скатывается в нищету. Откуда идут деньги в кино? Из частного бизнеса. Я не могу говорить «от мафии», это очень широко.
Вот я как-то, давая интервью «Экономической газете», заметил, что раньше, при советской власти, все можно было только членам Политбюро, секретарям ЦК и секретарям обкомов. А теперь можно воровать всем — маленьким начальникам тоже, и это стало одной из первых свобод. Естественно, когда сейчас вкладываются какие-то большие деньги, то, как правило, это отмывание
Но все же, сам по себе процесс этот положительный — другое дело, что он болезнен. Существовало «питание» кинематографа, и, хоть и искусственное, но оно приводило к созданию немногих шедевров. А мы все жили в колоссальной иллюзии: о своих правах и обязанностях, о диктатуре режиссера. Режиссер был диктатором: он снимал, кого хотел (в основном, свою жену)… в общем, начинал пользоваться неограниченными правами, как только входил в ранг разрешенных…
Поэтому правило было одно: не касайся того, что нельзя, а в остальном — делай, что хочешь. Сейчас касаться можно чего угодно, но смотреть это никто не хочет. Вот такой интересный процесс: информационное изобилие в России привело к тому, что люди не смотрят ничего. И все это происходит на фоне экономической депрессии.
В 1930-е годы американский кинематограф взлетел на волне депрессии — люди стремились убежать из реального мира. Но тогда не было телевизора. А сейчас они включают телевизор — в кино-то ходить очень дорого — и смотрят. Все равно, что по нему показывают… И все же мне кажется, что процесс этот хоть и болезненный, но позитивный, поскольку возникает, наконец, ощущение реальности. Люди первый раз стукнулись лицом о кирпичную стену и поняли — реальность-то совсем другая.
То, что сказал Андрей, напомнило мне происходящее сейчас в российских книжных издательствах. Взять хотя бы недавние публикации в «Литературке», подписанные десятками известных имен. В одной из них, обращаясь к Ельцину, авторы заявляют: если сегодня государство откажется финансировать литературу, то ее просто-на-просто не станет. Книги стоят чудовищно дорого, потому что дорогая бумага — и почти все, что сегодня создается писателями, не выходит из стадии набора. И если, — пересказывал я Кончаловскому тезисы этого обращения, — писатель издает свою книгу, то продать ее из-за высокой цены невозможно.
— Ну хорошо, — как бы возразил авторам этого обращения Андрей, — но ведь до революции был в России рынок, а какая там литература возникла?
— Был… А пока там то же самое происходит и в газетном мире: собравшиеся недавно в Москве редакторы ведущих российских газет заявили: если их перестанут субсидировать — газеты закроются. Получается — за что боролись, на то и напоролись: пожинаются плоды вчера еще столь желанной перестройки.
— Так же и сам Горбачев: он пал жертвой здания, которое разбирал. Но когда на это смотришь со стороны, все выглядит несколько иначе — потому что присутствует объективность и, до определенных пределов, отстраненность. Изнутри же люди это понимают по-другому: они чувствуют себя обездоленными, даже обманутыми. Вчера мне Олег Табаков сказал: «Читаю газеты наши и краснею». И понятно, почему. Вот, например, в какой-то из них появилась рубрика «Светская жизнь»: там рассказывают, от кого жена ушла, кто с кем спит…
— А еще, — добавил Сережа Рахлин, — такой «прогресс»: гостивший здесь недавно актер Баталов рассказал, что теперь по телевидению откровенный мат идет.
Андрей, вспомнив свой недавний визит, усмехнулся:
— Я видел в Москве: около метро вместе с газетами продавались вибраторы. И стояли рядом две старушки, никак не могли понять, что это. А когда поняли — стали креститься.
— И что, — спросил Сережа, — весь этот сюрреализм не дает понять кинематографистам новую реальность?
— Не совсем так. Мы сейчас говорим о процессах. И если исходить из нынешнего нашего положения, вот как мы здесь с вами сидим, — то процесс может выглядеть позитивным. Но, с точки зрения того, кто находится в состоянии безработицы — процесс катастрофический. Потому что им надо найти новую реальность, надо делать картины, которые люди захотят смотреть, кинематографу надо научиться стать коммерческим и образовательным, или социальным — да каким угодно! — Андрею вполне очевидно начинал изменять спокойный повествовательный тон, в котором шла беседа. — Но кроме всего прочего, — продолжал он, — Россия сегодня переживает такой момент, когда художники потеряли свое значение для общества. Россия страшно политизировалась, сейчас всех больше интересует политика. Хотя, наверное, это скоро отойдет…