Брачный сезон, или Эксперименты с женой
Шрифт:
– Я серьезно!
– это было больше похоже на стон. Верхняя челюсть стреляла, как Анка-пулеметчица. Метко стреляла. Казалось, прямо в мозг. Что-нибудь народное...
– Народное?
– переспросила Катька.
– Тебе "Калинку-малинку" или анальгин?
– Да нет у меня анальгина! Выпил весь!
– Да, Васильев, ну ты попал... в ситуацию. Давай, открывай аптечку и перечисляй. Что за зверь там у тебя водится?
– Нет у меня никакой аптечки! А из животных только глюконат кальция!
– Кальций?
– Что же мне делать?
– вскричал я. Вернее, не я, а моя больная челюсть.
– Я, конечно, могу с тобой поговорить, если тебе это поможет, предложила моя верная подруга и хохотнула: - Но вообще-то, больной, вам надо жениться. Тогда у вас эти проблемы отпадут сами собой...
Опять двадцать пять! Она бы еще мне зубы по утрам посоветовала чистить! Чистить-то я их, конечно, чищу, да что толку, если в Москве вода начисто лишена фтора, как говорят медики. Словом, разозлился я на Катьку и гневно шмякнул трубку на рычаг.
А боль все не отпускала. Хрен с ним, с носом, лишь бы треклятые зубы угомонились! В таком состоянии позвонишь хоть черту лысому, если он, конечно, даст тебе дельный совет. Неожиданно я вспомнил об угощении мадам Еписеевой. Так, огурцы, тридцать банок, салат, облепиха... Вот оно! Такая женщина должна знать народное средство от любой болезни. А если эта женщина, по ее недавнему признанию, тебя еще и любит, то...
Дрожащей рукой я набрал заветный номер. После долгих гудков в трубке раздался недовольный басок хулигана Еписеева:
– Лех, ты, что ль? Опупел в такое время звонить?
Я тихонько опустил трубку на рычаг. Но в схватке между болью и стыдом победила первая, и я опять стал накручивать диск.
– Лех, кончай, - угрожающе предупредил Еписеев после шести долгих гудков.
– Здравствуй, Володя, - залебезил я.
– А маму позови, пожалуйста.
На том конце воцарилось молчание. Потом раздался какой-то грохот, а за ним последовали короткие, зубодробящие гудки. Теперь, видно, чего-то устыдился хулиган Еписеев. Я набрался наглости и позвонил еще раз.
– Да?
– раздался голос Маши, показавшийся мне музыкой небес.
– Машенька!
– закричал я, будто звонил по меньшей мере с той стороны земного шара или вовсе с другой планеты.
– Добрый вечер еще раз! Я тебя тоже очень люблю!
– И сразу, без перехода: - Ты знаешь какое-нибудь народное средство от зубов?
– Это ты, Арсений?
– ничуть не удивившись, спросила мать хулигана и начала диктовать будто по писаному: - Во-первых, возьми красную шерстяную нитку - если у тебя она есть - и обвяжи вокруг того запястья, с какой стороны у тебя болит зуб, шесть раз. Во-вторых, чеснок. Его засунь в ухо с противоположной стороны...
– А морковку можно?
– перебил я.
– У меня чеснока нет.
– Нет чеснока?
– удивилась
– Странно. Ну тогда попробуй одно не очень приятное средство. (Словно чеснок в ухе - это чертовски приятно!) Ты, разумеется, не пьешь, но вдруг у тебя где-нибудь затерялась рюмочка водки? Размешай ее с перцем и солью. И выпей...
– Спасибо, Машенька!
– заорал я, но она решительно продолжила:
– Подожди, это еще не все. Надень на шею янтарные бусы. Так даже младенцам делают. Говорят, очень помогает, когда зубки режутся...
– Но у меня-то зубки не режутся! Скорее наоборот - вываливаются.
– Это не имеет значения, - авторитетно сказала Маша.
Я хотел распрощаться со своей благодетельницей и бежать претворять в жизнь ее народные указания, но не тут-то было. Мадам Еписеева, подобно всем женщинам, затеяла совершенно бессмысленный разговор.
– А ты правда меня любишь?
– спросила она. Голос ее звенел. Наверное, в моем телефоне барахлила мембрана.
– Правда, правда, - торопливо ответил я и добавил, чтобы не возникло сомнений: - Давно...
– Давно?
– в голосе Марии Еписеевой прозвучал неподдельный интерес. С каких же это пор?
– С тех самых, как ты стала ходить на собрания! Уже полтора года, нагло ответил я, вспомнив свои подсчеты в метро.
– Машенька!
– закричал я от неожиданной вспышки боли.
– Давай все обсудим как-нибудь потом, в театре, в музее, у черта лысого, где хочешь! Только не сейчас!
– Ну что ж, - обиженно поймала меня на слове ночная собеседница, тогда я жду твоего приглашения. Спокойной ночи.
Я остервенело бухнул трубку и помчался следовать Машиным указаниям.
– Красная нитка, красная нитка, шерстяная красная нитка, - бубнил я в поисках хоть какой-нибудь нити.
Красной, да еще и шерстяной, мне что-то не попадалось. Попадались все больше какие-то серые, совсем не шерстяные и пыльные. С отчаяния я отодрал от синего синтетического пледа волоконце и повязал им руку. Чуть повыше локтя.
– Так, - с удовлетворением отметил я, ожидая прекращения невыносимой боли, - это сделано!
Теперь бусы, пропади они пропадом. Где я ей возьму бусы? Ладно, главное - найти что-нибудь похожее. Я оторвал от пледа еще одну нитку и нанизал на нее несколько бельевых пуговиц. Это сооружение я и нацепил на шею. Боль, однако, не отступала.
Чеснока у меня точно нет, подумал я. А водка? Что мы пили с Ленькой Тимирязьевым? Ее, родимую. Я ворвался на кухню и, как алкоголик, принялся сливать из бутылок, в избытке скопившихся там, последние жалкие капли в рюмочку.
Мало-помалу рюмочка наполнилась. Щедро сыпанув из перечницы и солонки, я размешал эту адскую смесь и залпом выпил. Мои глаза едва не вылезли из орбит! Вот это средство так средство! Какая там боль, я себя несколько минут не помнил.