Брак и злоба

Вольф Триша

Когда впервые пробуешь на вкус сладчайший грех, это все равно что вводить героин прямо в вену.

Мгновенная зависимость.

Жизнь, которой вы жили до этого, превращается в унылую, мрачную пустошь. Ничто не наполняет вас. Все потеряло вкус. Остается только хищный голод.

Жажда будет усиливаться, пока потребность не сведет вас с ума.

Мне был дан лишь малейший вкус Виолетты. Словно дразня открытое пламя бензином, огонь поглотил меня. И теперь я одержим.

Последнюю неделю я бродил по коридорам своего дома, намеренно избегая ее крыла, пытаясь

выплеснуть беспокойную энергию. Я плавал кругами в бассейне и брался за новую работу. Чем кровавее, тем лучше. Все это пыталось убить шепчущих демонов в моей голове.

До свадьбы осталось меньше недели, и я должен сосредоточиться на создании союза, чтобы начать мстить.

Вместо этого она занимает все мои пять чувств. Все, что я вижу, — это ее прекрасное, ангельское лицо, то, как напрягаются ее черты между агонией и наслаждением. Все, что я чувствую, — это она, то, как ее нежное тело прижимается ко мне, когда я проникаю в нее. Все, что я слышу, — это она, этот чертов маленький голосок, шепчущий о соблазне. Все, что я чувствую, — это ее вкус… ее дыхание так близко к моему рту, что мне остается только провести языком по губам.

Ее аромат лаванды и жимолости — сладкая нотка, которую я никак не могу определить до сих пор, — витает вокруг меня, мучая меня. Сгущает воздух, пока я не задыхаюсь.

Я наливаю еще одну порцию бурбона, с губ срывается проклятие, и я снова оказываюсь в своем кабинете, пытаясь удержать себя от того, чтобы не выбить дверь.

Поведение Виолетты на ужине по случаю помолвки было намеренно провоцирующим. По какой-то причине, будь то алкоголь или злоба, она хотела поднять на меня голос. Она заслужила свое наказание. Но самое страшное — это жестокое наказание, которое я сам себе назначил.

Теперь я поглощен, моими мыслями завладела бешеная жажда крови, требующая, чтобы я вонзил в нее свой член.

Чем ближе свадьба, тем больше я боюсь, что она не переживет брачную ночь. Если она и дальше будет провоцировать меня, то вместо мужчины окажется в постели с монстром.

Черт, может быть, трахнув Виолетту Карпелла до смерти, я покончу со своими страданиями.

Ее семья принесет войну на мой порог, и все закончится одной гигантской кровавой бойней.

Ненависть, такая мерзкая и развратная, распаляет мои вены, и я швыряю хрустальный бокал в стену. Удовлетворенный звон разбивающегося стекла успокаивает жжение.

Снаружи моего кабинета раздается отчетливый звук шагов, и я сразу понимаю, кто это, по быстрым, неуверенным шагам.

Как только раздается раскат грома, я врываюсь в коридор и хватаю ее за руку, прежде чем она успевает ускользнуть.

— Что ты здесь делаешь?

Широко раскрыв глаза и сжав рот в ярости, она вырывается из моих рук.

— Я здесь в плену, — отвечает она. — Помнишь?

Я вытираю рот рукой, моля святых о спокойствии. На ней короткая тонкая ночная рубашка, мучительно прозрачная, и я почти слышу, как трещат мои зубы от скрежета.

С большим самообладанием, чем, боюсь смогу сохранить дольше, я поворачиваюсь к ней спиной и направляюсь в кабинет.

— Иди в постель.

—

Ты болен? — Ее странный вопрос ставит меня в тупик. Я провожу рукой по волосам, поворачиваясь к ней лицом.

— Что?

— Ты, должно быть, болен, — говорит она. — Моя семья отравила тебя едой или что-то в этом роде? Что еще может удержать жестокого, чудовищного Люциана Кросса от пыток своего смертельного врага?

Смертоносный вздох вырывается сквозь стиснутые зубы, пока я пытаюсь сохранить самообладание. С тех пор как я стал избегать Виолетту ради ее и своего собственного блага, я не требовал, чтобы она танцевала для меня по ночам. Я решил, что она будет наслаждаться отсрочкой.

— Твои игры утомляют. Иди в чертову постель.

Она скрещивает руки на груди, что только увеличивает ее грудь через платье. Воспоминания о том, как ее нежный сосок играет с моим языком, всплывают в памяти, и я становлюсь твердым как камень, мой член болезненно толкается, пытаясь вырваться из трусов.

Ее мягкие губы сжались в дрожащую гримасу.

— Я не могу, — говорит она.

Любопытный интерес побуждает меня сделать следующий шаг к ней.

— Ты не можешь, — говорю я, подходя ближе, — или ты отказываешься?

Она закусывает губу, и мой член подпрыгивает от соблазнительного вида. Когда я приближаюсь к ней, я выпрямляю спину, возвышаясь над ней во весь свой рост, мой взгляд направлен вниз на ее гибкое тело.

Она заправляет волосы за ухо и поворачивает голову, чтобы отвернуться, но я сжимаю ее челюсти, заставляя смотреть на меня.

Резко вдохнув, она говорит:

— Я ненавижу себя за то, что хочу тебя. — Ее признание пронзает меня, как пуля, стремящаяся к разрушению.

Я провожу большим пальцем по ее изящной линии челюсти, и темное желание пульсирует в моем сердце. Я мог бы взять ее вот так. Я мог бы взять ее… трахнуть мокрой и жесткой… и удовлетворить жажду. Я могу даже сломать ее, и, судя по тому, как она смотрит на меня, утопая в своем желании, она, вероятно, будет умолять меня сделать это.

Моя рука скользит к ее горлу, обхватывая ее стройную шею, требование побуждает меня уничтожить ее, пока она не уничтожила меня.

Потому что, как бы она ни думала, что ненавидит меня, это ничто по сравнению с моей ненавистью к ней.

Я ненавижу ее за то, что она Карпелла. Я ненавижу ее за то, что она так чертовски красива. Я ненавижу ее за то, что она заставляет меня хотеть зарыть в нее свой член. Ненавижу за то, что она смотрит на меня сейчас такими слезящимися глазами, умоляя полюбить ее.

И больше всего я ненавижу ее за то, что она украла ярость моей мести.

Я тяжело сглатываю.

— Сними трусики, — говорю я, повторяя тот же приказ, который отдал ей в туалете ресторана ее семьи.

Она облизывает губы.

— На мне их нет.

Мышцы на моей спине напрягаются, каждая жилка и сухожилие напрягаются, пока я удерживаюсь от того, чтобы крепче сжать ее горло.

Несмотря на явную угрозу того, что я задушу ее, она протягивает дрожащую руку вверх и спускает бретельку ночной рубашки со своего плеча.