Брак по расчету

Кингсли Фелиция

– Я бы тоже не надела ничего из этого. – Я печально оглядываюсь. – Кроме этой нижней атласной юбки, которая обалденно смотрелась бы с каким-нибудь красивым бюстье из бледной джинсы.

– Да, очень жаль, что сверху весь этот трикотаж, – замечает Сесиль, отбрасывая юбку.

– Эта блузка вполне ничего. Если убрать кружево с воротника, этот полупрозрачный шифон будет смотреться чертовски сексуально с черным бюстгальтером под ним.

Я смотрю на все наряды, которые выбрала Дельфина, грудой лежащие на полу, и начинаю думать. Идея! Мой вечер, мои правила.

–

Отлично, дамы. Дельфина хочет увидеть эти наряды на показе на аукционе? Да будет так! Но мне понадобится ваша помощь, ваше молчание и много ножниц.

Я объясняю им свой план, и мы решаем судьбу каждого предмета одежды, пока не застреваем на последнем.

– А с этим что делать? – спрашивает Сесиль.

– Хочешь сказать, с этим трупом? – уточняет моя мать, разглядывая легкую шубу из шиншиллы.

– Обязательно показывать ее тоже? – умоляюще спрашиваю я, надеясь, что они скажут «нет» и похлопают меня по плечу.

– «Ну конечно! Эту шубу надевала прабабушка леди Ваттелаппески на встрече с царицей Александрой Романовой!» – передразнивает Сесиль визгливый голос Дельфины.

Я удрученно смотрю на шубу.

– Отложим, может, что-то и придумаем.

44

Эшфорд

На вечер, как и на любое благотворительное мероприятие, приходят все приглашенные. Не дай бог, обвинят отсутствующих в скупости и корысти. Нет, все готовы раскошелиться ради звания «Самый щедрый меценат сезона» – особенно те, кому нужно загладить произведенное впечатление на скучных вечерах и неприятных ужинах.

Моя мать сидит за столом матрон благотворительного фонда «Юнион Джек» и внимательно следит, чтобы все присутствующие делали минимальный взнос, чтобы считаться социально приемлемыми.

Многим может показаться смешным, но уровень напряжения физически ощутим. В частности, семьи, исторически соперничающие друг с другом, будут воевать до последнего фунта стерлингов, чтобы защитить честь своей фамилии.

Показ мод очень нравится женщинам, в частности, женщинам определенного возраста, у которых есть возможность показать на подиуме наряды, надетые на то или иное знаменательное событие.

Мужчинам же менее приятно видеть тела вышеупомянутых женщин, напоминающие мешки с картошкой, которые выхаживают и покачиваются с грациозностью землетрясений.

– Каждый год я говорю, что это последний раз и я больше сюда не приду, а потом неизвестно каким образом на следующий год я снова оказываюсь здесь с чековой книжкой в руках. Нужно как-то разорвать этот порочный круг, – жалуется Харринг, один за другим глотая бокалы обычного, а не винтажного шампанского (так как это же благотворительный вечер, нельзя же пить за здоровье, чокаясь бокалами элитного напитка, – какая пощечина бедности).

– Ты это мне говоришь? С матерью, которая находится во главе благотворительной организации, мне тут место забронировано пожизненно. Я уже какое-то время подумываю снова записаться в армию, только чтобы меня отсюда отозвали.

– Она втянула сюда и Джемму?

– Это было неизбежно. Каждая женщина из высшего

общества должна внести свой вклад в организацию мероприятия. Кстати, этот вечер организовывала именно Джемма. Видишь мою маму вон там? Она изо всех сил пытается не поддаться панической атаке. Признаться, я чувствую себя спокойно и уверенно. Джемма не может не справиться! Этот показ настолько банален, что даже я мог бы его организовать: взять одежду старушек, натянуть ее на них же при помощи вазелина и пары булавок, включить подборку музыки тысяча девятьсот восемьдесят второго года – и бам! – вытолкнуть их всех на подиум, одну за другой, надеясь, что от всех этих покачиваний и вышагиваний ни у кого вставная челюсть не выпадет или бедренный протез не расшатается.

– Бедные старушки, дай им хоть немного порадоваться последней славе.

Свет гаснет, остается лишь освещенный круг для выхода моделей.

Включается музыка: тот самый сборник, как и ожидалось.

На экране появляется фото леди Дэнбери на церемонии вручения кубка Уимблдона в 1983 году, как она пожимает руку Макинрою.

Я скептично приподнимаю бровь: леди Дэнбери сейчас больше похожа на водонагреватель – так по какому же закону геометрии она сможет надеть то платьице на фото 1983 года?

Не знаю, смотреть или отвернуться. Как в фильме ужасов: так и тянет зажмуриться, но неодолимый инстинкт заставляет держать глаза открытыми – чистый мазохизм.

Неожиданно музыка меняется, и из динамиков гремит голос Леди Гаги, а сам зал наполняется дымом – даже у нас с Харрингом в университетской комнате так не бывало.

Я поворачиваюсь к диджею и думаю, что по окончании вечера ему предстоит не самая приятная четверть часа.

Тут Харринг изо всех сил толкает меня локтем в грудь и резко дергает за рукав:

– Черт, смотри! Смотри! – и указывает на подиум.

Это Дэнбери, да – точнее, ее девятнадцатилетняя внучка. И платье на ней мало чем напоминает то самое с церемонии вручения кубка Уимблдона ее бабушкой: его укоротили, а у жакета оторвали рукава.

Комната погружается в полнейшую тишину: женщины от шока, а мужчины, наоборот, похоже, вышли из состояния нейровегетативной комы, в которой пребывали еще минуту назад.

Следом выходит двадцатилетняя племянница лорда Перри в полной форме для гольфа своей тети, но обновленной. Тетю, кстати, я бы ни за что не хотел увидеть в этих шортах ни на поле, ни вне его. Но племянницу встречают восторженные аплодисменты. Харринг, к примеру, все руки отбил.

Одна за другой на подиум выходят дочери, внучки и правнучки всех этих дряхлых развалин, присутствующих в зале, в нарядах, отданных на благотворительность, только укороченных и ушитых.

Дамы превратились в молчаливые восковые статуи, но мужчины еще никогда не выглядели столь оживленными. И настолько готовыми заполнять свои чековые книжки. Сидящие рядом Харринг и Сэмюэль устроили импровизированное жюри, и при каждом выходе модели поднимают вверх лист бумаги с оценками.

Даже его высочество лорд Невилл с самого начала показа не переставая хлопает в ладоши.