Браслет из города ацтеков
Шрифт:
Почему она настолько жестока? Лиска знала ответ: потому что хочет, чтобы Лиске стало легче.
– А смерть – это точка.
Точка-точка-запятая. За Лискиной спиной две смерти. И Вась-Вася. Он приедет. Лиска спросила, опасаясь, что этой запятой тоже предстоит переродиться в точку. Но Дашка, помассировав шею, сказала:
– Приедет-приедет. Куда он денется. Он же любит тебя, по-настоящему. Ты только не убегай, ладно? Он хороший. И сало вкусно засаливает.
Лиска знает. Она сама его научила, выдала мамин рецепт, и эта общая тайна стала первой связующей нитью между ней и Вась-Васей. Нить была протянута
Все ведь можно восстановить.
Или хотя бы попытаться.
– Ложись. Закрывай глаза. Все будет хорошо, – пообещала Дашка. – У вас – точно.
Ей было жаль эту рыжую встрепанную девчушку, которая потерялась между «хорошо» и «плохо». Ей, наверное, стократ сложнее, чем Дашке. Ей жизнь с нуля начинать.
Так пусть получится хотя бы у кого-то.
Дашка дождалась, когда девчонка, осоловевшая от успокоительного, заснет, и только тогда встала. Предстоял разговор, и неприятный. Дашка отложила бы его, но понимала, что, сколько ни откладывай, легче не станет. Так чего тянуть?
Адам уже успел привести себя в порядок и выглядел даже чересчур нормально для человека, которого собирались убить.
– Ты мне солгал, – Дашка подошла близко. И плевать ей, что этот псих не любит, когда нарушают его долбаную зону комфорта. – Ты видел его на кладбище! Ты сговорился с ним! Я не знаю как! И никто не узнает, но ты с ним сговорился!
– Да.
Кратко. Точно. Бессмысленно. Ну почему он даже не пытается отрицать?
– Зачем, Адам? – Дашка отступила и остановилась, упершись спиной в стол. – Ты понимаешь, что это… это натуральный суицид. Снова, Адам. Ты же обещал.
Вот что ей теперь делать? Забыть? Сделать вид, что все – случай случайный и на самом деле ничего страшного не произошло? А если он снова? Адам найдет способ, фантазия у него богатая.
– Адам, скажи, ты понимаешь, что я должна сделать?
– Поставить в известность лечащего врача.
– Именно.
Того придурка, который залез в эту гениальную голову и переворошил там все. И как знать, не от его ли лечения Адаму так плохо?
– Ты испытываешь угрызения совести? – Адам подошел и встал рядом. Он повторил Дашкину позу, упершись ладонями в край стола и вытянув ноги. – Но данный вариант единственно возможен при нынешней ситуации. Я предпочел бы смерть. Но я сомневаюсь, что самостоятельно сумею убить себя. Следовательно, я должен или найти кого-то, или отказаться от данной мысли.
До омерзения логичен. Почти как раньше.
Ну почему он не совсем как раньше?
– Постороннее вмешательство в данном случае необходимо, – подытожил Адам. – Сегодня я испытал желание убить человека. Я решил, что он причинил тебе вред. Я с трудом удержался. И я опасаюсь, что подобные вспышки повторятся. Мне будет легче, если я буду знать, что нахожусь под контролем до тех пор, пока сам не научусь контролировать подобные эмоции.
– Это просто-напросто злость.
– Для тебя. Для меня это – проблема.
И выражение лица сосредоточенное. Правильно, Адам решает очередную головоломку, на сей раз – собственной жизни.
– Я… – Дашка решилась. – Я найду тебе другого врача. Ладно?
Это место мало походило на лечебницу. Оно
Деловитые медсестры и длинная докторша с волосами, завязанными в высокий хвост. Докторша при разговоре мотала головой, и хвост тоже мотался, шлепая по щекам.
– Адам? Приятно познакомиться, – она не стала протягивать руку, но указала на кресло, стоящее в углу кабинета. – Присаживайтесь. А вы – Дарья? Тоже присаживайтесь…
Она говорила и говорила, речь журчала ручьем по камешкам, и Дашку постепенно отпускало.
Это же не тюрьма, а больница. Хорошая. Дорогая. И врач тоже хороший и тоже дорогой, но главное – по глазам усталым видно – человечный.
Здесь Адама не обидят.
А Дашка будет приезжать. Она не бросит Адама. А он, если повезет, передумает умирать.
И Дашка, скользнув взглядом по строкам контракта, поставила подпись.
Эпилог
Я, Тлауликоли, пишу эту последнюю страницу чужого повествования, в котором в равной мере смешались две половины одной правды.
И хочу верить, что боги рассудят нас.
Не стало больше Теночтитлана. Скоро погибнут и иные земли, но глаза мои не увидят чужой боли, а сердце избавится от мук. Сегодня духи Ушмаля приняли сокровище, переданное мне Куаутемоком, – да подарят ему боги освобождение [5] .
5
Куаутемок был в конце концов повешен по обвинению в заговоре против Кортеса.
Жизни в этом мире не осталось.
И последней данью гибнущему солнцу я принес жертвы. Я отдал Уицилопочтли троих пленников и теуля с душой собаки. Я отдал Тескатлипоке еще двух пленных и теуля, который должен был быть воином, хотя называл себя жрецом.
Я собственной рукой выпустил сердца моих воинов, и каждое из построенных нами убежищ обрело хранителя. Да исполнят духи Ушмаля свое обещание.
В последнюю ночь мою я смотрел на звезды и слушал дыхание той, которую нашел слишком поздно. Я был глуп и упрям, я слишком медлил с возвращением, но благодарен богам даже за те мгновенья счастья, что выпали на мою долю.
Небо поблекло. Мой брат встречает рассвет. И я встаю рядом с ним. Я знаю, что случится сегодня: на моих руках уснет Водяной цветок, и солнце в сердце моем погаснет. Я положу ее на камень, доверив хранить покой сна богам, и собственной рукой нанесу удар.
Я плачу, хотя глаза мои остаются сухими.
Теуль, ставший мне почти другом, говорил, будто я жесток. Но разве не жестоко обрекать ее на жизнь в мире, где не осталось больше справедливости? Где новые хозяева клеймят людей, как будто скот? Где именем своего бога жгут на кострах и вешают тех, в ком осталась сила духа?