Братец
Шрифт:
— Мне вчера показалось, вы так покойны.
— Что ж мне при вас терзаться, вам напоказ, на посмеяние! И так уж вы за мою любовь к Серженьке… Да если б не он, что б было? что б мы все были?
— Не знаю… — отвечала, улыбнувшись, Прасковья Андреевна. — Сделайте милость, маменька, перестанемте о нем говорить.
— А о себе что я говорить могу? могу я сказать, что меня это в гроб сведет, что его несчастье так на меня обрушилось, что вот смерть моя… душит меня!
Любовь Сергеевна показала на свое горло; по ее лицу
— Ты меня успокоить можешь, Параша…
— Чем, маменька? — спросила Прасковья Андреевна, которую эти слова заставили встрепенуться, пробудив какую-то жалость, какое-то позднее сожаление о невозвратном, старую радость, старое горе…
Мать это заметила.
— Ох, — продолжала она, — если б кто знал, каково мне — чужой бы, кажется, пожалел! Что ж это, все вы одни правы да правы! Когда ж мне, старухе, можно будет хоть вздохнуть, что вот я… ах, легко стало!.. как это матери не простить, что она своего ребенка любит! Эх, господи, господи!..
Любовь Сергеевна плакала, взглядывая на Прасковью Андреевну, на которую последняя речь произвела впечатление совершенно противное тому, какого ожидала мать. Но Любовь Сергеевна думала, что успела растрогать и убедить, потому что ей не возражали.
— Серженька надеется место получить, — сказала она.
— Прекрасно, — сказала Прасковья Андреевна.
— Ему деньги нужны.
— Я думаю; теперь у него жалованья нет, жить нечем в Петербурге.
— Вот ты это прекрасно поняла, друг мой. Нечем жить — это ужасно. А ему до зарезу нужны деньги. И определение от этого зависит.
Прасковья Андреевна не сказала ни слова.
— Успокой меня, друг мой… — продолжала мать.
Прасковья Андреевна молчала.
— У тебя есть деньги… отдай Серженьке.
— Нет! — сказала очень хладнокровно Прасковья Андреевна, давно догадавшись, что должно дойти до этого.
— Боже мой, боже мой! К чему же ты их… для себя бережешь?
— Вы очень хорошо знаете: это приданое Кати.
Любовь Сергеевна выслушала, не возражая, с самой возмутительной кротостью.
— Друг мой, брат тебе их возвратит.
— До тех пор далеко, пока он возвратит.
— Ты в нем сомневаешься?
Прасковья Андреевна не отвечала.
— Он тебе вексель напишет, — сказала старуха с ожиданием и некоторым презрением к корыстолюбию, которое выказывала дочь.
— Что ж? Мне он может давать сколько угодно векселей, он очень уверен, что я его в тюрьму не посажу.
— Он в тебе совершенно уверен, — сказала Любовь Сергеевна поспешно, — он знает твое благородство…
— Я не дам! — прервала Прасковья Андреевна.
— Ты представь, что это вся его надежда…
— Я знала, что он даром не приедет! — вскричала Прасковья Андреевна, — нет.
— Тебе-то на что они нужны, деньги эти?
— Не мне, а Кате. Не сидеть же им без гроша!
— А как брат сидит без гроша? Там, в большом городе, в столице…
— А
— А как не извернется?
— Что ж делать? так и быть.
— Тебе не жаль?
— Кого, маменька? Это он сам научил вас просить, — да?.. Фу, что за бессовестный!
— Только от вас и дождешься!
— Да нечего больше дожидаться, право! Что это? как еще это назвать? Припомнил, что можно еще малость какую-нибудь отнять, и прискакал! И у кого же отнимает? — у бедной девочки, которой вся жизнь впереди!.. Удивляюсь, маменька, как вы никогда не подумаете: ведь Кате так же жить хочется, как и Сергею Андреичу! Как вы взялись за него просить!.. Бог с ним совсем. Не дам я ему ничего, ни за что на свете, — так ему и скажите!
Прасковья Андреевна ушла с этими словами. Любовь Сергеевна была в страшном затруднении, как сказать свою неудачу сыну, который хотя не поручал ей ходатайствовать за него, но был уверен, что она и без поручения это сделает. Она, однако, собралась с духом и после утреннего чая, к которому Прасковья Андреевна не явилась, отвела Сергея Андреевича в сторону и рассказала ему.
Сергей Андреевич был недоволен столько же неудачей, сколько тем, что мать подвергла его отказу. Но, посердясь немного и сказав Любови Сергеевне, что у нее страсть мешаться там, где не следует, он предался размышлению в своей комнате и сообразил, что теперь, когда этой просьбой он уже скомпрометирован и унижен перед сестрою, надо продолжать и успеть во что бы то ни стало, благо дело начато.
Он пошел в светелку. По этой лестнице Сергей Андреевич не всходил со дней своего отрочества, не удостоивая светелки своих посещений во все свои приезды. Лестница порядочно тряслась под тяжелыми шагами важного человека.
Прасковья Андреевна сидела на своей постели, закутавшись во что-то когда-то меховое. В светелке было страшно холодно.
— Кто там? — закричала она, услышав, что отворяют и не умеют отворить двери. — Ах, батюшки!..
Она была поражена удивлением при виде братца, который входил, нагнув голову под дверью, но через минуту это удивление заменилось другим чувством, которое Прасковья Андреевна привыкла выражать смехом.
— Что это вам вздумалось навестить! — спросила она, смеясь, не двигаясь с места и продолжая починивать платье, которое лежало у нее на коленях.
Сергей Андреевич был настолько умен, что не отвечал ей какой-нибудь шуткой, когда их отношения были так ясны; к тому же у них никогда не бывало предметов для постороннего разговора.
— Маменька вам говорила… — прямо начал Сергей Андреевич, садясь на маленький плетеный стул и осмотрев его, прежде нежели сел.
— Говорила, братец. И вам она передала, что я отвечала? — сказала так же тихо, просто и прямо Прасковья Андреевна.