Братец
Шрифт:
Сергей Андреевич все молчал.
Любовь Сергеевна нашла, что Иванов уж слишком разговорился и, кажется, сбирается противоречить Серженьке.
— Я думаю, начальнику вашему все равно, что бы вы о нем ни думали, — заметила она резко и кисло.
Вера вошла, поздоровалась; но ее прибытие не оживило беседы, даже не прибавило шума в комнате: она умела ходить, придвигать себе стулья, браться за вещи как тень — тихо, мерно, осторожно, чтоб не обеспокоить других и скрыть свое присутствие; страх был у нее постоянным чувством. Сев к столу, Вера несколько раз
Прасковья Андреевна явилась вскоре после нее.
— Что ж, Катя, — спросила она после обыкновенного здорованья, — познакомила ты Александра Васильича с братцем?
— Да, — ответила Катя.
— Видите ли, братец, — продолжала Прасковья Андреевна, — мы теперь в своей семье, то можно прямо говорить: вы прекрасно сделали, братец, что приехали, вы нам поможете в некоторых обстоятельствах.
Любовь Сергеевна смотрела на нее с отчаянием.
— Я не знаю, в каких обстоятельствах я должен вам помочь, — возразил серьезно Сергей Андреевич, — но только заранее предупреждаю вас: не в денежных, потому что я, как всякий порядочный чиновник не из трущобы какой-нибудь, взяток не брал, жил жалованьем, а в Петербурге жизнь дорога; стало быть, капиталов у меня быть не может.
— Капиталов нам не нужно, — начала с улыбкой Прасковья Андреевна, видимо принуждая себя быть любезной с братцем.
— А ж полагаю, они-то именно и нужны, — прервал Сергей Андреевич, — я не позволю себе, конечно, вмешиваться, подавать советы, устроивать и расстроивать, а я так просто спрошу… так как это уж решено, без сомнения, с согласия маменьки…
— О мой друг!.. — протяжно воскликнула Любовь Сергеевна таким тоном, что было ясно, что она протестует.
— Без сомнения, маменька объяснила и Катерине и… вам, — продолжал Сергей Андреевич, слегка обратясь к Иванову, — что у Катерины состояние очень ограничено, запутано, расстроено, вы это знаете?
— Я… слышал, — отвечал, сконфузясь, Иванов, которому никогда ничего не объясняла Любовь Сергеевна, но который знал все довольно подробно. Более всего его конфузил официальный тон братца.
— Какие же ваши планы? — продолжал спрашивать Сергей Андреевич. — Чем же будете жить?
Иванов вспыхнул; подобный вопрос, сам по себе щекотливый, в особенности щекотлив для человека молодого.
— Можно жить со всяким состоянием, — отвечал он. Сергей Андреевич проглотил чаю и усмехнулся, прикрываясь стаканом.
— Я к тебе писала, мой друг Серженька, — сказала Любовь Сергеевна, — что это тут затеялось… так скоро, что я не успела и опомниться. Теперь, мой друг, как ты сам решишь, а я больше не могу!..
Катя взглянула на свою старшую сестру.
— Братцу тут нечего решать, маменька, — тихо возразила Прасковья Андреевна, — вы знаете, что вы своим согласием составляете счастье Кати и Александра Васильича, стало быть, тут и говорить больше нечего. О состоянии их, братец, можете также не беспокоиться: я отдаю Кате
— Я тебе писала, мой друг, — сказала еще раз Любовь Сергеевна.
— Как велик ваш капитал? — спросил Сергей Андреевич сестру.
— Пять тысяч рублей серебром, — отвечала она.
— Капитал!! — повторил сквозь зубы Сергей Андреевич.
— В столицах деньги дешевы, братец, — возразила Прасковья Андреевна, — а здесь это хороший капитал.
— Может быть, — сказал он.
— И очень. Посмотрите, здесь женятся служащие, и меньше этого берут.
— Может быть; не знаю.
— Конечно, братец, как кто станет жить…
— Вы точно меня усовещеваете, — прервал он, — мне-то что же? Если вам угодно знать мое мнение…
— Мы хотели просить вас, братец, — прервала в свою очередь Прасковья Андреевна, — чтоб вы постарались об одном: место бы получше, повиднее Александру Васильевичу. Вам это так легко… Что ж он, в самом деле, только писарем…
Сергей Андреевич улыбнулся и, повернувшись к ней спиной, облокотился о стол.
— То есть вы не хотите ни мнения, ни совета, а требуете помощи, — проговорил он, — так!.. Как вы думаете, легко это — достать место? — вдруг резко спросил он Иванова.
— Каково место, — отвечал Иванов. — Вам, я думаю, никогда не трудно, особенно такое неважное место, какое бы желал я…
Он покраснел, сказав это.
— Вы понимаете, что нужно делать для этого? — продолжал спрашивать Сергей Андреевич.
— Сказать тем, от кого зависит…
— То есть попросить их?
— Да.
— У меня есть правило — никогда не просить. Вы понимаете, я слишком важен, чтоб просить, я не должен терпеть, если мне откажут. Я буду просить заместить писаря; если какой-нибудь советник или председатель не уважит моей просьбы, я должен столкнуть с места этого советника или председателя… Вы понимаете эти отношения, этот point d'honneur — вы понимаете?
— Но, братец, — вмешалась Прасковья Андреевна, — зачем же вам просить? Тут не нужно ни просьб, ни хлопот, ни чего-нибудь такого, чтоб могли счесть, что вам делают одолжение. Просто чтоб только обратили внимание на заслуги…
— На чьи заслуги?
— На заслуги… вообще на Александра Васильича.
— Это называется рекомендовать. Я должен быть уверен в том, кого рекомендую.
— Но разве вы не уверены, братец?..
— Не беспокойтесь, сделайте одолжение, — прервал ее Иванов, — я не желаю ничем затруднять Сергея Андреевича.
Сергей Андреевич засмеялся.
— Вот видите ли, — сказал он очень приятно Иванову, — женщины ничего не понимают. После всего, что я говорю, она еще готова настаивать! Вы не можете вообразить, что такое иметь дело с дамами! В вашей палате их не бывает, нет?
— Нет… — отвечал Иванов, озадаченный этим вдруг развязным тоном.
— Дамы — это беда! с просьбами, с пенсиями… дай им невозможное, вот как она…
Любовь Сергеевна была в восхищении, что Серженька так внезапно одушевился.