Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.
Шрифт:
Жаль мне бедную Цицианову, или, лучше, родных ее; ибо в этих случаях оплакивающие более сожаления достойны, нежели умершие. Ну, как располагать нам, кому сколько жить? Казалась девка – кровь с молоком, лопала от живу. Кажется, у Цицианова осталась еще дочь.
Ты, кажется-таки, довольно часто бываешь у Салтыкова, да и дом приятный, бесцеремонный! Ты говоришь о певчих придворных с похвалою. Знаешь ли, что я и в Италии не слыхал ничего совершеннейшего Бортнянского сочинения, единственного в своем роде. Я ему все это сказал самому и, право, не в комплимент. Меня эта музыка восхитила.
Кронштадтского почтмейстера я помню, мы были у него с тобою; а ко мне пишет княжна Лобанова-старшая,
Я думаю, граф [то есть граф Федор Андреевич Толстой, тесть Закревского] теперь закурит во всех отношениях. Умно очень сделает, ежели предоставит Закревскому управление имением: всем будет лучше от этого. Я все не верю, что покойница была раскольница, а выходит, что так. Ну, брат, уж нашим женам раскольницами не бывать, а ежели бы и случилась такая беда, то уж нас от трубки не оторвали бы! И я очень привык курить, но все не прежде, как пообедавши.
Александр. Семердино, 17 октября 1821 года
Глаза разбегаются, читая подробности лотереи Головинской. Мудрено, чтобы скоро накопилась такая сумма; но ежели 50 тысяч билетов уже взято в два месяца, то прежде года разберут, верно, и остальные 120 тысяч.
И у Каподистрии есть бильярд! Прекрасно. Будем отличаться, а я к тому времени набью руку, а то здесь разучился совсем, только не в бешеную: это то же, что скороспелка в вист.
О Ермолове не знаю, в Москве ли он еще; оттуда буду тебе писать обстоятельнее об этом. Надобно будет повидаться и с Волковым, но боюсь, чтобы не был он в Ямищах. Вы так закормите Бухарского, что он, не доехав до Варшавы, лопнет.
Посылаю тебе при сем гостинца нашей экономии, то есть отборные белорусские тальки, которые жена давала белить в Хотьков монастырь монашенкам. Ежели Марице или ее окружающим (ибо сама шить не охотница) годятся нитки, то можно будет к будущему году наделать ей провизию. Вот и сестрам этого гостинца. Тоже буду ждать ответа насчет лососей, чтобы более прислать. Оно все-таки весело сказать, выпив водку: «Вот наша домашняя рыбка», – а как у гостя лопнут чулки: «Позвольте, мы вам тотчас зашьем домашними нитками».
Не имеешь ли ты средств достать мне как-нибудь копию с капитуляции, заключенной в 1799 году 20 февраля Ушаковым и французами при сдаче нам крепости Корфу? Мне это очень нужно.
Александр. Москва, 21 октября 1821 года
Москва удивительно украшается. Дом Татищева дал Кузнецкому мосту совсем другой вид. Славное здание, и кучу будет приносить доходу, но и вскочил, я думаю, в копейку Дмитрию Павловичу! Он, кажется, тихо собирается в свою Голландию. Я надеюсь, что ты ему часто кланяешься от меня. В новопостроенном на Кузнецком мосту доме против
Собакина теперь магазин Негри, и все выставлено с большим шарлатанством, как в Париже. Петровский театр ломают, отделывают, строят не на шутку. Площадь эта будет первая в Москве; гулянье под стенами Кремля, называемое Александровский сад, прекрасно, и в полдень там весь высший свет. Одним словом, Москва просится в Петербурга, и посмотри еще, и перещеголяет, только в другом роде, и гораздо приятнейшем и разнообразнейшем.
Каково здоровье нашего князя Голицына?
52
Знаменитая Наталья Петровна Голицына (ум. 1837), говорят, так строго держала детей своих, что при ней они не смели садиться.
Как же мне Леонтьева не помнить? Я ими обоими был очень обласкан, а во время оно, при покойной княгине А.П.Гагариной, Леонтьева покойная нам помогала. Я тебе скажу родство его с князем Д.Н.Салтыковым: первая жена князя (да полно, не одна ли и была) была Леонтьева родная сестра. Кто вторая жена Леонтьева? Я помню, сколько раз он мне говорил, что убьется, ежели потеряет жену! А вышло, что женился на другой. Что со временем не проходит? От чего время не вылечивает?
Александр. Москва, 22 октября 1821 года
Нового о Москве знаю только, что умер Гейм, ректор; человек был ученый и годный в своем месте; а какой-то университетский студент, коему назначено было ехать в чужие края на казенный счет, вчера застрелился; видно, он дальнему путешествию хотел предпочесть еще дальнейшее. У Закревского видел я генерала Лисаневича, который много о тебе расспрашивал и бьет тебе челом.
Александр. Москва, 1 ноября 1821 года
Записки Егорушки Метаксушки пришлю тебе, а за Али-пашу очень тебе буду благодарен; рожа его была бы кстати, а это приманка для взрослых читателей, которые в книгах ищут все не оперу и балет, – или, просто сказать, пишу не для разума, но для глаз. Очень бы ты одолжил меня Корфиотскою капитуляцией и даже донесением Ушакова. Не может ли Каподистрия это вытребовать из Коллегии нашей адмиралтейской? Ты можешь понять, что я его или Нессельроде не компрометирую; это вещь уже старая, не секретная, а явная; а Метакса изволил написать капитуляцию из головы, не понимая, что такие вещи должны быть самые точные. Но он, видимо, как аббат, писавший о взятии Родоса; ему дают документы официальные, а он отвечает: «Все это явилось слишком поздно, осада уже состоялась».
Александр. Москва, 3 ноября 1821 года
Благодарю за сообщение списка о награждениях. Я читал голос Кампенгаузена, который ходит здесь по рукам и всех против него вооружает; да и подлинно, странна претензия его положить меру монаршим щедротам. У нас есть русская пословица: на милость образца нет! Но я забываю, что Кампенгаузен – немец. Довольно странно определять на всякое министерство по столько-то крестов на год для чиновников. Оклады столь малозначащи, что ежели не будет этой приманки, никто служить не захочет, а ныне редки герои, служащие из единой любви к отечеству. Много вздору в этой бумаге, но главное то, что неприлично подданному касаться царских преимуществ и давать уроки.