Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.
Шрифт:
Я видел поутру славного жеребца, приведенного из Лондона и за которого просят 55 тысяч рублей. Имя его Бурбон. Он всех славных бегунов обскакал в Лондоне.
Александр. Москва, 17 декабря 1821 года
Бедный Алексей Матвеевич Окулов вчера скончался. Вся семья в отчаянии. Я у них был еще во вторник ввечеру, ужинал там. Он только что занемог, пренебрег болезнью. Доктор Рашка уверял за час до кончины, что нет опасности. Наконец вдруг объявил, что нет надежды. Сделали консилиум. Пфеллер взял за пульс, и в ту минуту не стало больного. Родные просят тебя усердно тотчас велеть доставить прилагаемое здесь письмо, коим вызывается сюда старший сын покойника. Сделай это, любезный друг, тотчас по получении почты или эстафеты, ежели таковая
Александр. Москва, 18 декабря 1821 года
Всякий раз, что выглядываю из окошка, сожалею о бедном Закревском. Как-то он едет, или, лучше, как-то плывет и тащится? Дождь шел вчера, и теперь так, как бы летом. Не говоря уже о распутье и болезнях, весь посев пропадет, и прощай, надежда на будущий год. Бог, видно, наказывает людей.
Я вчера в манеже Апраксина, куда ездил смотреть славного жеребца Бурбона, нашел Лунина и Керестурия. Нас славно промочило в санях, заехали мы к Лунину и ну играть в бильярд. Тут явился также князь Трубецкой, брат княгини Потемкиной, моей силы точно, и прегоряченькой. Начав с 10 рублей, я наколотил на 150 рублей. Ну, давайте последнюю на квит? Я думаю себе, зачем не играть на чужие деньги. Только он такие делал ракро, а я так часто терялся на желтую, что проиграл всухую. Прощай, 150 рублей! По пристрастию к бильярду, не поехал обедать к князю Н.Гагарину, к коему был зван, послав записку, и остался обедать у Лунина; после обеда опять в бильярд, ввечеру забежал домой, отправить к тебе письмо, а там опять в бильярд. Жену отправил одну к Пушкиным, а сам, проиграв до второго часу, домой приехал; она только что явилась. Самый бильярдный день. Да и что делать в проливной дождь?
Отделение идет к концу, имеет долгу около восьми тысяч рублей, кои не знает, как взыскать с членов. Сделал сам старшинам предложение о соединении отделения с нами, чтобы один бал был у нас, а другой у них, чтобы в простые дни ездили в отделение и дамы играть. Конечно, есть игроки до упаду, но тогда все курильщики уйдут в Английский клуб, ибо при дамах непристойно будет курить, и проч. Все это ничего не произведет. Я тех мыслей, что не только отделение, но и Собрание упадет. Не тот век. Никто не любит веселостей невинных. Ныне молодой человек лет двадцати – полковник, труды его истощили, он в ревматизмах, ничто его не веселит, ему не танцевать, а играть бы или рассуждать о политике.
Александр. Москва, 19 декабря 1821 года
В три часа пополуночи с субботы на воскресенье (с 17-го на 18-е) ощущалось здесь землетрясение. Я помню только, что я проснулся вдруг, сам не зная отчего. Приезжаю к Волкову обедать. Он спрашивает меня, чувствовал ли я землетрясение ночью. У них потрясение было довольно сильно; плотники, у него работающие, тоже сказали, да и многие другие в городе, часовые, в клубе заигравшиеся до штрафу, продавцы на рынках и проч. Немудрено: по газетам, были землетрясения в Николаеве и других городах России.
Благодарю тебя за список пожалованных в генерал-майоры. Я им очень одолжил Нейдгарта и обрадовал Варвару Алексеевну Нарышкину, сестру графини Е.А.Пушкиной: ее сын Кирилл тоже в числе пожалованных, и она от меня первого узнала. Милостей не было. Иные, слегка ожидавшие, тому радуются, другие же, наверное, надеявшиеся, нахмурены. Однако же Тургенев пишет, что даны ключи парижскому Дивову, франкфуртскому Голицыну и венскому Обрескову.
Я видел дочь княгини Софьи Григорьевны в Москве года четыре назад. Она обещалась быть хороша. Вчера у тестя явилась Афросимова, по обыкновению, с вестями, читала рапорт своего сына из Петербурга. Мне очень понравилась следующая новость; он пишет между прочим: «Дочь князя Петра Михайловича Волконского показалась в свете; говорят, что она выходит замуж за князя Лопухина или за молодого Демидова, сына Ник. Никитича». Мне очень нравится это или, то есть публика решит, кого предпочесть, и тогда родные ударят по рукам.
Жаль бедного Мишо. Мертвого нельзя воскресить; но государь, по ангельскому своему сердцу, призирает вдову и сирот. Как не желать лишиться руки и жизни для него?
Дают две пьесы – «Музыкального
Иду на похороны бедного Окулова. Я был там с Вяземским. Бедная Софья, третья дочь, с самой кончины отца до этого часу все в беспамятстве; очень боятся за ее разум, а мать одно твердит, что желает лишиться всех детей и также умереть. Ужасно смотреть на них. Одна Анетта, старшая [Анна Алексеевна Окулова], воспитывавшаяся в Смольном, сохранила бодрость и за всеми ухаживает. Я не поехал в Донской монастырь, боясь простудиться и вымочить себя до костей. Тело не могло на Крымском броде переехать через Москву-реку и должно было сделать крюк по проливному дождю и ехать на Каменный мост. Только и разговору, что о бедном Окулове.
Александр. Москва, 22 декабря 1821 года
Я было писать к тебе, любезный друг, вдруг записка от Софьи Сергеевны [Макеровской, супруги Фавста Петровича]: «Ради Бога приезжай, имею крайнюю нужду». Я с беспокойством пускаюсь к ней, и вышло, что почти по пустякам. Зачем не написать? Вчера ее Фаска, осаживая карету, тронул колесом в городе, где всегда тесно, какую-то пьяную бабу; она ну кричать «караул», выхватила шляпу у лакея, ну ругать берг-инспекторшу, требовать ее имя и чтобы дала подписку, что пришлет кучера в часть. Наша бедная обер-берггауптманша 6-го класса перепугалась, подписала мир на барабане, приняла все условия и поехала домой, как на смерть осужденная. Выходит, что эта негодная баба – какая-то титулярная советница, промышляющая такими историями. Надобно было сунуть ей бумажку синенькую, и все бы кончилось. Фаска на съезжей, но все это мы устроим. Жаль только то, что сама встревожилась, да у меня отняли золотое время.
Александр. Москва, 27 декабря 1821 года
Скажи Закревскому, что вчера делали приятелю его Василию Ивановичу Путяте [отцу Николая Васильевича Путяты, который позднее служил под начальством Закревского в Финляндии] операцию. Взял ее на себя доктор, приехавший из чужих краев с Киндяковым. У Путяты был на правом плече наросток, который его безобразил и всякий год прибавлялся; решился на операцию. Доктор надрезал плечо крестообразно, поднял кожу и вынул оттуда ужасную массу какого-то жира. Все совершилось очень хорошо и благополучно.
Сегодня обедали мы у Фавстейшего. Ужо в Собрании маскарад, на который собираются все, и все в масках. От этого маскарада записалось человек 500, ибо, кроме членов, никому нельзя быть, ни вниз, ни на хоры. Завтра обедаем у Карнеева, а в среду новая опера «Клотильда». Посмотрим. Был я вчера у Малиновского; он в восхищении от того, что ты пишешь, и я очень рад. Он, бедный, глаза потерял от этой выписки. Нужно наградить чиновников, это одобрение для переду, а ежели составятся такие выписки прочим дворам, как и турецкому, то будем иметь прекрасный исторический и дипломатический документ, делающий честь нашему архиву. Турецкая же выписка очень выходит полезна по нынешним обстоятельствам. Как ни говори, а архив, право, отличается. Я удивляюсь, что не присылают свежих бумаг, ибо последние все только до 1762 года доходят. Малиновского очень ободрило одобрение начальства. Надобно признаться, что он трудолюбив: имея Сенат, больницу [то есть Шереметевский странноприимный дом, где А.Ф.Малиновский и жил], грамоты румянцевские, успевает еще делать полезные выписки. Тут приложен алфавит (как во «Всемирном путешественнике»), поэтому все тотчас можно отыскать.