Братья
Шрифт:
Приготовления закончились общим молебном. Стороны подтвердили, что исход спора, каким бы он ни был, должен послужить делу упрочения веры Христовой. Болдуин разжег лампады над Гробом, они должны гореть на протяжении всего диспута, утверждать мир и согласие.
Глашатаи, объехавшие город, еще раз возвестили о правилах примерного поведения и недопустимости громких выкриков, оскорбляющих одну из сторон. После того, как церковники расположились друг против друга, король открыл диспут. Его место было украшено пальмовыми ветвями, доставленными с Иордана. Они воочию демонстрировали миролюбие, которому должны следовать участники спора и зрители. Последних набралось столько, что многие не уместились на местах для сидения и стояли. Взмахом большой пальмовой ветви король должен был обрывать чрезмерную резкость спора.
Участники разместились по жребию. На следующий день они были должны обменяться местами. Наши в первый день находились по правую руку от короля, византийцы — по левую.
День поединка был не слишком жаркий, этого особенно опасались благородные дамы. Они заполнили несколько рядов, а перед тем потребовали сделать особый навес от прямых лучей солнца, что было исполнено. Главным из наших был епископ Климент. Кроме него был специальный Папский посланник, известный своими трудами и отличавшийся мертвенным цветом лица, будто все годы провел без воздуха. Еще было двое людей Папы и настоятель Церкви Святого Гроба отец Викентий — человек известный и уважаемый в городе. Таким образом, наша сторона состояла из пяти человек.
Тем же числом были представлены греки. Сразу назовем одного из высших лиц, который, как говорят, наставляет в вопросах веры самого императора и служит любимым собеседником его дочери Анны, известной своей ученостью. Она ведет многие византийские дела и, как говорят сами греки, должна была лично возглавить посольство. Обстоятельства помешали, что вызвало большое сожаление у наших — женщин и мужчин. Имя императорского советника было Григорий, остальные относились к нему с большим почтением, хотя их спокойные лица и манеры, исполненные достоинства, тоже говорили о высоких постах. Позади первых пяти с обеих сторон располагались писцы и разные помощники. Император Алексей, наверняка, изучит каждое слово. Все, что будет сказано, станет достоянием истории на многие годы вперед.
Когда все расселись, и шум стих, король открыл диспут. Он сказал несколько слов, призывая к порядку, поднял пальмовую ветвь. Это был сигнал начинать.
Первыми вступили греки. Григорий сказал, что вера наша едина, хоть латинская церковь старается это единство оспаривать. Пока он говорил о единстве, все сочувственно молчали. Но тут он предложил вспомнить, как возник и поднялся авторитет Рима, и стало ясно, что высокие рассуждения он намерен использовать для собственной выгоды. Григорий напомнил, что император Аврелиан поручил римскому епископу разрешить спор между еретиком Павлом Самосатским, не желавшим оставить кафедру в Антиохии, и Домном, назначенным епископом по решению церковного Собора. Немногие могут теперь изложить суть этого спора, но именно он был использован для возвышения Рима. А чье поручение это было? От кого? От кесаря. От Аврелиана. Отсюда пошло — как дана власть неправедно, так и длится. Рим присвоил себе право указывать и судить.
Когда Григорий закончил, от наших встал епископ Климент. Каждому ясно, сказал он, что латинская церковь началась не от императора, а от Петра, который лег в землю Рима. Петр есть кто? Ключник между землей и небом. Тело его перешло в скалу, а эта скала и есть Римская церковь. Святой Петр правит миром, а Спаситель царит над ним, в облаках. Не власть они знаменуют, а пасут овец Христовых. Так следует правильно понимать.
Тут грек перебил: — Правильно понимать только в том, что Папа — не пастырь для овец, а одна из них. И сам нуждается в излечении, потому что может заразить все стадо. Как ни вспомнить слова Тимофея. Многие знают, но не грех и напомнить. Для чистых — все чисто, а для оскверненных и неверных нет ничего чистого. Ибо осквернены ум их и совесть. Если хотят поклоняться гробнице, то разве в Риме это следует делать? Говорят они, Петр там, потому следует поклоняться. И там можно, конечно, но, если так, то прежде всего — в Иерусалиме. Здесь место земного успокоения Господа. Только и слышим из Рима, — торопился грек дальше, — церковь строится на проповедниках. Но тогда лучше утвердить престол в Антиохии, где Петр учил еще до Рима. Или в Константинополе, где
Начало диспута показало, обе стороны не намерены уступать друг другу и искать пути к примирению. Слушали тихо, потому что Григорий имел голос негромкий. Его постоянно приходилось усиливать через глашатая. К тому же переводили для всеобщего понимания сами греки и часто спорили между собой, кто лучше. Несколько раз их поправляли из публики, где сидели свои, в конце концов начался спор между всеми. Сам же Григорий и пресек, сказав что-то резко своим помощникам.
На заявление грека наш Климент спокойно отвечал, что не Рим выбрал Петра, наоборот, Петр выбрал Рим. Не нам — смертным оспаривать, церковь, основанная Петром, принадлежит небу. Эти слова вызвали гул одобрения на местах, где сидели наши и замешательство среди греков. А Климент еще добавил: — Азиатские церкви имеют много глав. Они стоят, подобно горной гряде, трудно выбрать одну. А Рим с другой стороны моря сияет, как одинокая снежная вершина. Разве не ясно, что предпочтительнее для духовного зрения? Ясно всем.
— Нет, не ясно. — Отвергла другая сторона. — Разве столица империи, а вместе с ней — всего христианского мира не перешла из Рима к грекам? Императорский престол, сенат — вот, что было славой Рима. Наша слава не в земном, но раз сами настаиваете на величии, где оно? Было, теперь нет. Город пал под ударами варваров, ими затоптан. Служб не служили. Церкви закрылись. Как может Рим считаться христианской столицей, тем более в сравнении со здешними епископатами? Те были оплотом, служб не прекращали, церковь стояла, не прерываясь. Греки не считают латинян отпавшей ветвью, а хотят образумить и скорбят, что разногласия умаляют силу общего дела. И Константинополь нужен, и Рим, и Иерусалим, все они, как лоза, сплетясь, тянутся по стене вплоть до неба. А стоит одной отклониться — и она усыхает, падает. Так же и Рим отпадет. А уцепится за Константинополь — вновь взойдет к небу.
Грек вещал так яростно, что толмач тоже стал кричать, будто сам проповедовал, а не повторял чужое. Но его не перебивали. А после наступило молчание.
Наконец, с нашей стороны вышел Папский посланник и просил рассуждать без ожесточения. Не все столь образованы, что могут сразу уследить за существом доказательств. А пусть скажут, верно ли, что греки считают Иоанна отцом своей церкви?
Греки подтвердили, что чтут его, как первого среди равных.
— Значит ли это, что и вера его должна быть крепче, чтобы поднимать у других?
И это было подтверждено.
— Согласны ли греки, что Иоанн был первым у пещеры, куда Мария Магдалина позвала учеников, не обнаружив тела во гробе?
— Да, истинно так.
— Тогда почему в пещеру первым вошел Симон, именуемый Петром, а не Иоанн? Почему Иоанн сам признал, сообщил о себе, что замешкался, прежде чем войти, и пропустил вперед Петра. А тот и вошел.
Грек ответил, что так записано.
— Да, записано. — Согласился римлянин. — И тогда далее. Следует ли понимать это так, как понимает Рим? Первым подошел Иоанн, которого особо чтут греки. Так и было. Но заколебался в вере, пребывал в нерешительности, отшатнулся, или, еще пуще, убоялся. Сам же и оправдывался, что еще не знал Писания. Истинно, это его слова. А тот, кто шел вторым, принимал Христа без колебаний, сердцем. Потому вошел без трепета. Так и греки. Приняли Евангелие раньше латинян, но, как Иоанн, колеблются. Они ведь как. Положат Евангелие на голову, раскроют наугад, прочтут, что первое попадет на глаза. И считают — знак, вера. Суеверие это, истинное суеверие и оскорбление Евангелия.
— Значит, Петр — основатель церкви? — Переспросил грек с притворным удивлением. — Он, что ли, непогрешим? Тот, которого сам Иисус предупреждал, что еще до петушиного крика предаст. И, как знаем, не ошибся. Разве не так? О нем ли идет сейчас речь, или он — грек — ослышался? Да, возвестила Мария Магдалина Петру и Иоанну одновременно. Вошел Петр, Иоанн за ним. Так Петр еще не остыл после измены. Потому поспешил, старался оправдаться. Разве нельзя понять? Какая тут уверенность? И не следует привлекать домыслы, не имеющие отношения к сути спора. Они, как кинжал, с двух сторон режут.