Братья

Ялкут Селим Исаакович

— Там кто-то есть.

— Перестань, кому охота ломать здесь ноги.

Стало тихо. Михаил преодолел остаток пути. Дома стояли темные, без признаков жизни. Он осторожно потянул дверь. Закрыта. Взялся за другую. И оказался в темном коридоре, пошел, ощупывая руками стены, на далекий свет. И так добрался до покоев Миллисенты…

Время прошло, стало светать, пора было уходить. Михаил преодолел опасный участок пути. — Эй — закричал один из стражников — здесь кто-то есть. Поднялся, выставил вперед копье и направился прямо к Михаилу. Путь оставался только один. Михаил запрыгнул на полуразрушенную арку и балансируя, перебежал

над улицей. Стражник застыл от изумления, и все еще стоял, когда Михаил был уже далеко…

Еще дважды он побывал у Миллисенты. Фрейлины на ночь уходили к себе, и Миллисента оставалась одна. Покои Жоффруа были рядом, но жену он навещал теперь только днем, поговорить о политике. Так было и теперь. Они проснулись поздно, уходить было опасно, Миллисента раздумывала, как быть. В страстных желаниях женщины расчетливее мужчин. Их спасла предусмотрительно запертая дверь. Раньше здесь были покои мусульманского вельможи и в комнате был тайник — небольшая комната, прикрытая висящим на стене ковром. Михаил затаился, пока Миллисента объяснялась с мужем.

— Не хочу, чтобы служанка приходила, когда я еще сплю. По утрам у меня болит голова.

— Только сейчас ко мне заехал этот негодяй Жискар. Ночью здесь видели человека. Если это не сам дьявол. Он убежал от стражи по верху стены.

— Разве здесь есть, что охранять? — Зевая, спрашивала Миллисента.

— Можно подумать, ты не знаешь. Венецианцы. У них не хватает гаваней для выгрузки своих товаров. Тир и Аскалон — вот к чему они хотят склонить короля.

— Я только и слышу об этом. Но наши гости ходят к нам с парадного хода.

— Горбун говорит, в городе полно византийских шпионов.

— Перестань. Причем здесь мы.

— Не понимаешь? — Голос Жоффруа стал злым — Ты — первая интриганка и не понимаешь?

— В чем ты хочешь обвинить меня? Ту, которая изо дня в день добивалась твоего освобождения.

Жоффруа смутился. Но ненадолго. — Моя жена нашла себе дружка, старую лису — Артенака. Только и делает, что строит козни.

— Этот человек спас тебе жизнь, предложил послать одного из братьев Дюплесси для твоего обмена. А другой захватил Юсефа. Ты не забыл? Иначе сидел бы тюрьме. Артенак лучший друг этих людей. И ты смеешь упрекать меня, что я оказываю ему знаки внимания. Учти, ты обязан этим братьям.

— Еще бы. — Хмыкнул Жоффруа.

— А теперь я хочу остаться одна. У меня болит голова. Я нездорова.

— Неужели? Я немного задержусь. Или я не хозяин своей жене?

— Уходи. Ты пьян.

— В этом причина твоей болезни?

— Ты пристаешь, ко всем шлюхам. И хочешь, чтобы я, зная это, любила тебя.

— Если бы твое чрево было столь же деятельным, как твой язык…

— Я достаточно страдаю и не хочу унижений.

— Ты заслужила их собственной пустотой.

— Уходи, прошу тебя.

— Если у тебя достаточно сил, чтобы перечить собственному мужу…

— Хорошо, хорошо. — Заговорила торопливо Миллисента. Последние слова были сказаны специально для Михаила…

— Теперь уходи. — Сказала Миллисента. — Я хочу остаться одна.

— Как видишь, твое упрямство способно воодушевить меня. Не смей запирать дверь, и у тебя не будет причин жаловаться…

Жоффруа ушел. Стало тихо. Михаил выбрался из укрытия.

День Михаил провел в спальне Миллисенты, выходить было опасно. Миллисента сослалась на нездоровье, была рядом. Но настроение было другим. — Послушай меня. —

Сказала она, когда пришло время прощаться. — Я хочу, чтобы ты оставался в Иерусалиме. Ты должен открыться своим братьям. Это — достойные люди, я буду спокойна за тебя. Возможно, все переменится. Но не сейчас.

Ее голос звучал отрезвляюще сухо. — Сделай, как я сказала, и пока не ищи со мной встречи.

Она не позволила себя обнять. После коридорной темени снаружи казалось светло. Он был подавлен, никак не мог придти в себя. Привычно держался в короткой лунной тени. Останавливался, прислушиваясь, но голова была занята другим. Прошло некоторое время, пока не вернулось привычное чувство опасности. Он встряхнулся. Близкий шорох остановил, что-то таилось рядом, на расстоянии вытянутой руки. Он замер, вглядываясь, боясь пошевелиться. Сделал шаг, еще один. Рванулся, как поднятый охотником зверь, но поздно… и, брошенный лицом на землю, услышал торжествующий крик. — Попался, наконец. Попался.

Артенак

__

 __

Ночи не обходятся без новостей, и моя бессонница здесь кстати. Давно я не видел Раймунда таким растерянным. Франсуа перебрался неподалеку (я сам отыскал для него пустующее жилье), и Раймунд не побеспокоил никого, кроме меня и Фреины.

— Мы задержали человека, который разгуливал рядом с тайным убежищем венецианцев.

Я молчал. Известие важное, но можно было подождать до утра.

— Это Михаил.

Оказалось, меня еще можно удивить. Мы молчали, а я вспоминал разговор с Миллисентой. Участие этой женщины было странным. Там ведь обитают не только венецианцы… Другое дело — Раймунд. Венецианцы — единственно было у него на уме. Я не возражал. — Ты не ошибаешься? Это Михаил?

Раймунд затряс головой. — Не знаю, узнал ли он меня, но я узнал его совершенно точно. Карина говорила, он в городе.

— Где он сейчас?

— Его отвели в тюрьму. Я приказал. А сам пошел к тебе. Скажи, что делать?

— Не будем терять времени. Все остальное — потом. Главное, чтобы мы успели туда первыми…

Мусульмане хорошо позаботились о тюрьмах, они достались нам готовыми. По строгости содержания они могут удовлетворить самых жестокосердных, злодеи содержатся не только без света, но и воздуха. Единственным преимуществом может служить холод — даже в страшную жару от него начинает ломить кости. Тюрьма находится недалеко от дворца. Древние иудеи пробили в здешних скалах каменоломни, откуда доставали камень на сооружение Храма. Здесь, в подземных лабиринтах с реками и озерами укрывались иудеи после захвата Иерусалима римлянами, тут были места отшельничества и даже монастыри с выходами на поверхность в самых неожиданных местах. И сейчас здесь можно было встретить разных людей. Король великодушно разрешил осваивать эти места монахам, но те не торопятся делиться своими открытиями. Тюрьма — лишь ничтожная часть этих подземелий.