Братья

Ялкут Селим Исаакович

Венецианцы, похоже, так и не узнали о происшествии, но Жискар, отвечающий вместе с Раймундом за порядок в городе, был взбешен. У него везде осведомители. И Миллисента проявила интерес. Этой есть дело буквально до всего. Тем более, раздосадованный Раймунд посмел предположить, что незнакомец явился из дома Жоффруа после свидания с одной из тамошних дам. Это разогрело страсти. Миллисента была возмущена и готова сама взяться за наведение порядка. Только этого не хватает. Раймунд поставил усиленный пост, и обещал докладывать Миллисенте буквально обо всем.

Вообще, несмотря на победу, в городе ощущается брожение. Споры с греками сеют смуту. Я готова согласиться с многими их упреками, наши нетерпимы в суждениях, грубы, в открытую оскорбляют Константинополь. Конечно, и греки не доверчивые простофили.

Там где наши берут грубостью и силой, они выигрывают умом и хитростью.

Брат мой иногда посещает нас. Я рада их встречам с мужем, ведь Раймунд спас ему жизнь. Брат говорит, что воздух обители, где мы провели ночь по пути в Иерусалим, стал для него душным, люди служат собственным страстям и предаются им с куда большим усердием, нежели молитве. Тогда же случилась история с ночным призраком. Брат долго смеялся и сказал, что черт не стал бы бегать от людей. Нельзя заставить Дьявола скакать ночью по верхушке стены, когда он сам способен научить любого, делать это вместо себя.

Еще одна новость. Близ базарной площади есть фонтан, одно из немногих мест, где постоянно бывает вода. Прежде язычники поили там лошадей, теперь это строго запрещено. Здесь всегда многолюдно, и я бы посещала это место, будь у меня здоровье и время для развлечений. Там можно разом встретить человека благородного и беспутного, бродягу, горожанина и крестьянина, служанку, выбежавшую за покупками, знатную даму. Продавцов, менял, ремесленников здесь без счета. Жонглеры развлекают людей, шарлатаны зазывают узнать судьбу, женщины манят доступными прелестями, и полно других развлечений, где можно спустить деньги. Все здесь, сообща — греки, франки-колонисты, мусульмане, христиане — все перемешаны. Здесь можно находиться с утра до ночи, не испытывая скуки, есть где утолить жажду и голод. Немало пьяных, хоть за порядком следят, а тех, кто начинает буйствовать, забирает стража. Проспавшись, им придется уплатить немалый штраф или отведать наказание плетьми. Порядок тверд, но прошел слух, что отсюда исчезают люди. Достоверно известно о двух, каждого видели на этой площади. В связи с походом расследование пришлось отложить, но теперь король выразил Раймунду неудовольствие. Я вижу, что муж озабочен. Иногда, впрочем, у него остается время для меня, но какой прок от внимания и сочувствия слабой женщины.

Франсуа

__

 __

Франсуа жил скрытно, таково было условие, поставленное ему греком — хозяином Магдалены. В назначенный час он приходил в трактир, она брала светильник и вела его за собой в комнату на втором этаже этого жалкого дома. Сначала по скрипучим ступеням, затем по длинной галерее с прогнившим полом, в комнату без окон за шаткой дверью. Вводила за собой, ставила тусклый светильник на стол. Больше здесь не было ничего. Топчан, покрытый куском ткани. Они оставались вдвоем. В ее желании не было притворства, так, по крайней мере, кажется человеку влюбленному.

В темноте лицо ее начинало светиться, оно — он знал точно, было тем самым, что привиделось ему во время болезни. Время замирало. Грек напоминал о себе осторожным постукиванием в дверь. Соседи шумели, пьянствовали, эти двое не слышали, отзывались только на этот скребущий звук мыши. Уходил он первым. Он уговаривал ее уйти с ним, она отвечала нет. Грек был ее хозяином. Франсуа примирился. Они говорили на разных языках и почти не понимали друг друга. После нескольких встреч он знал о ней не больше, чем в первый день.

Как ни странно и даже оскорбительно для христианина, теперь он с еще большим рвением продолжал ходить в церковь. Он не испытывал раскаяния, которое непременно должно было овладеть человеком богобоязненным, влекущимся под гнетом соблазна. Однажды что-то

толкнуло его, он зашел на греческую часть храма и в иконе в темном углу за колеблющимся светом лампады распознал ее лицо. Икона изображала снятие с креста. Никто, кроме Франсуа, не признал бы сходства, выражение, которое так привлекло его, было у всех трех женщин, склоненных над бессильно обвисшим на руках телом. Сравнение можно было признать богохульственным. Но он не испытывал за собой вины и не просил прощения. Его нынешнее умиротворение было сродни благодарности. Если бы его спросили, хочет ли он чего-то еще, он бы удивился. Он бы не понял вопроса. Он отыскал все, что хотел.

Он был кроток в общении. Монахи, которые остро чувствуют греховность, не находили в его поведении ничего особенного. Наоборот, теперь он еще более притягивал к себе. Он спокойно отклонил повторное предложение настоятеля примкнуть к церкви, но, удивительно, ничуть не изменил к себе отношения, не вызвал отчуждения, которое следует за таким отказом. Ведь и к нему присматривались, прежде чем предложить, оказать честь. Он не вызывал раздражения и протеста.

Франсуа сторонился шумного общения, которым славилось общество Иерусалима. Единственный, кто был ближе остальных — Жерве. Обеих связывала память о засаде и поимке Юсефа, об этом в городе ходили легенды. Молодой человек считал себя другом Франсуа и гордился выпавшей на их долю славой.

Сам Франсуа относился к своей известности безразлично. Все это время он продолжал жить у Артенака. Тот спросил, не нуждается ли Франсуа в совете, он лишь покачал головой. Не нуждается. У него не возникало сомнений в разумности собственного бытия. Так, должно быть, не видят верхушку горы, карабкаясь по ее склону. Поклявшись служить Святой Деве, которая подняла его с лона смертельной болезни, он не испытывал сомнений. Чувственность женщины казалось ему добродетелью, так страдающий больной входит в серную ванну — с молитвенным вздохом измученного тела. Он не видел ловушки, расставленной Дьяволом, который отыскал жертву и готов торжествовать победу. Если бы его спросили, прав ли он, скрывая свои мысли и желания и являя окружающим показную не примечательную сторону своей жизни, он ответил бы без колебаний, да, прав. Потому что тайна и была его подлинным существованием, подтверждая обретенную правоту вопреки всем доводам против.

С удивлением, как разбуженный среди ночи человек, он узнал о походе. Известие застало христиан врасплох. Ассаины закололи ножом Мосульского эмира и его разъяренные подданные призвали к искоренению зла. Воины багдадские и мосульские направились к Сирии. Они прошли Ливан и готовы были вступить в Палестину, чтобы развернуться на Дамаск. Сирийский эмир прислал к христианам за подмогой, недавний враг — он нуждался в помощи и предлагал союз. Всем придется плохо, если Дамаск падет. Христиане не выстоят в одиночку. Потому просил послать людей, чтобы с помощью ненавистных франков сражаться против единоверцев. Те уже вошли в Палестину, сожгли несколько поселений, осадили пограничную крепость, сирийские христиане, успевшие спастись, подтвердили тревожные вести. Болдуин пока медлил, не желал ввязываться в чужую драку, подозревал ловушку. Но появились беженцы из колонистов, занимавшихся земледелием в границах королевства, им можно было верить. И все равно Болдуин собирался неохотно, не хотел войны. Победа не сулила выгоды, неумно было тратить зря силы. Только когда опасность стала очевидной, решено было выступать.

Вперед выслали отряд, он должен был вести наблюдение за врагом и дождаться подхода главных сил. Тут командовал Жоффруа. С ним отправился Франсуа. Всего собрали до тысячи человек. Двигались неторопливо, подбирая по дороге ополчения местных баронов, а сошлись с врагом ближе к Ливану, когда впереди замаячили небольшие отряды вражеских всадников.

Те встретили христиан страшными криками, по которым всегда можно опознать язычника, и отступили, предлагая броситься вслед. Хитрость была известна, иерусалимцы не давали себя увлечь, пока не увидели с невысокого пригорка огромное вражеское войско. Сейчас важно было выгадать время до подхода своих, не дать язычникам растечься по Палестине. Но те, хвала Богу, сами не торопились. Неширокая стиснутая горами равнина мешала обеим сторонам провести разведку, что было на руку слабейшему.