Брайтон-Бич опера
Шрифт:
— Лёш, откройте с Татьяной бизнес какой-нибудь, — говорит Алёна. — A то живете в нищете. Как лузеры[1].
— Ну и что? — спрашиваю я и смотрю на сидящих напротив меня Володю с Ларисой. Они молчат, никакого участия в общем разговоре не принимают, но ничего удивительного для меня в этом нет.
С Володей — застенчивым гигантом, выделявшимся из любой толпы не только своим исполинским ростом и телосложепием, но и копной вьющихся рыжих волос, — я познакомился в Москве ещё в 1980 году. Меня тогда после подачи документов на выезд выгнали из института, и кто-то посоветовал мне устроиться на ВДНХ — продавать мороженое. Была такая, если помните, выставка
Почему мы подружились с Володей, который тоже там подрабатывал, трудно сказать. Он был мало похож на остальную мою тогдашнюю компанию, но и я сам не всегда чувствовал себя в ней комфортно. Мой уровень был всё-таки пониже, и с человеком, не имеющим никаких интеллектуальных амбиций, мне было несравненно проще и легче.
В 1981 году я уехал, и мы отчасти потеряли друг друга из виду. Сам я письма в Москву не писал, зная, что они воспринимаются там как весточки с того света, а от Володи получил пару коротких записок, из которых следовало, что он женился, завел двух очаровательных дочерей-близняшек, потом, на самой заре перестройки, основал кооператив какой-то, купил квартиру в самом центре, дачу, машину. Правда, там разборка какая-то вышла не такая, как планировалось первоначально, — вроде даже с применением. Я тут по всему Нью-Йорку, по всем общим знакомым собирал ему потом деньги на врачей и операцию. Одно время он ходил на костылях, потом ещё пару раз его врачи порезали, и теперь он обходится простой палочкой, которая ему в какой-то степени даже идёт.
В 1988 году я впервые после отъезда приехал в Москву. Володя встретил меня в Шереметьеве на собственной машине, что тогда было ещё редкостью.
— Матом ругаешься? — спросил он у меня первым делом.
— Ругаюсь, — честно ответил я.
По Ленинградскому шоссе он гнал со скоростью, превышающей не только официальные, но и все разумные ограничения. ГАИ пару раз свистело ему вслед, но безрезультатно.
— Я всегда смотрю, заведен у него мотоцикл или нет, — объяснял Володя. — Если не заведен, я даже не останавливаюсь — все равно не догонит.
— В Америке за это огонь на поражение открывают, — сказал я. — Считается, что, если человек не остановился па сигнал полицейского, значит, у него в багажнике в лучшем случае мешок кокаина, а в худшем — пара трупов.
Володя мне не поверил. Но моим тогдашним рассказам о жизни на Западе не верил вообще никто. «Не может такого быть», — говорили мне, например, на сообщение о том, что за неподстриженный возле собственного дома газон могут оштрафовать, а за уклонение от уплаты налогов сажают в тюрьму. Мои друзья лучше меня знали, что, в отличие от постылого «совка», Америка — это страна полной и неограниченной свободы и там нет и не можст быть того абсурдного идиотизма, который является исключительной привилегией ненавистных коммуняк и построенного ими общества.
Вскоре наша компания начала потихоньку разъезжаться: кто во Францию, кто — в Германию, кто — в Канаду. Володя тоже уехал вместе со всей семьей, включая родителей, тещу, тестя, дедушку, бабушку жены и пару каких-то отдаленных теть. В Италии он за короткое время успел создать бизнес по организации туристических экскурсий для эмигрантов, а вот в Нью-Йорке как-то потерялся. Больше года работал на стройке, потом мусор убирал в еврейском центре. Мы общались урывками, но окончательно отношения никогда не прерывались. О моих советах сидеть в Москве и никуда не
Однажды Володя позвонил и пригласил нас с Татьяной на новоселье. Сказал, что переезжает в дом нa Лонг Айленде и поэтому заедет за пами на машине. Но домом его новое жилище можно было назвать только очень условно. Это был самый настоящий трехэтажный дворец — с внутренним олимпийским бассейном, каминами, цветными витражами, полами из черного мрамора и совершенно неописуемой итальянской мебелью. В гараже стояли две новые машины — «мерс» и «бимер». На Ларисе было «диоровское» платье и бриллиантовое колье, а сам Володя все время небрежно бросал взгляды на свой новенький «роллекс».
От меня у него секретов никогда не было, и загадка его внезапного обогащения разрешилась в тот же вечер — ещё даже первую бутылку не успели допить. Оказалось, что его старые приятели по московским кооперативам организовали поставки цветных металлов из России в Европу, а на вырученные деньги решили вложиться в американский фондовый рынок — попросту говоря, биржевых акций прикупить. Вот им и потребовался человек на западе, который мог бы оформить все на свое имя. Создать инвестиционную компанию, нанять юриста, бухгалтера, уладить формальности. Не за «спасибки», конечно, а за хорошие комиссионные. Насколько хорошие — можно было судить по лонгайлендскому особняку, машинам, колье и всему прочему.
— С банком такая умора была, — говорил Володя. — Я счет открыл и домой поехал. Подъезжаю, а меня Лариска встречает с вооот такими глазами. Оказывается, пока я ехал, из банка четыре раза звонили. Ну, перезвонил я им. «В чём дело?» — спрашиваю. Они, заикаясь, начинают вежливо так объяснять, что на мой счёт только что перевели из Италии два с половиной лимона баксов. Спрашивают, не ошибка ли? «Нет, — говорю я им, — всё правильно». А я тогда ещё на старой «Королле» ездил, и они её видели, конечно. Да и английский мой — ну, сам знаешь…
Какое-то время дела у него шли, мягко говоря, неплохо. Редкие металлы текли из Сибири в Италию нескончаемым мутным потоком. В подробности мы никогда не вдавались, но и без них было понятно, что доставались они Володипым партнерам не самым легальным образом. В России тогда все можно было взять за сущие копейки — то есть даже не по реальной советской цене, которая и так была ниже мировой, а за взятку директору данного предприятия. За десять штук «зелени» отдавали танкер нефти или несколько вагонов медной проволоки — директору ведь без разницы: добро-то ещё все государственное было, а экзотические по тем временам штатовские купюры шли прямо ему в карман. Долго, конечно, так продолжаться не могло, но на долю Володиных приятелей хватило. Вскоре директора советских предприятий-гигантов расчухали, что гораздо выгоднее будет всё это хозяйство приватизировать и гнать вагоны с танкерами на запад уже без всяких посредников. Так в передаче «Спокойной ночи, малыши» появился новый персонаж — котёнок по кличке «Ваучер».
Володя этих перемен не заметил, вел себя, как будто ничего не случилось. Но в какой-то момент из Москвы приехал организовавигий все это дело его партнер Миша и прямо заявил: «Ты живешь в моём доме, купаешься в моём бассейне, ездишь на моём «мерсе» и носишь мой «роллекс». Отдавай все обратно».
Отдавать не хотелось. Миша начал судиться, а увидев, что все оформлено в точном соответствии с американскими законами, сказал: «О детях своих подумай. А то как бы не случилось с ними чего».