Бремя удачи

Демченко Оксана Б.

Мне понравилось, как он всех наших уютно расписал и представил, словно рассадил с нами за одним столом в этом вот купе. Страхи сгинули, и вагонная пустота исчезла. В коридоре смеялись и переговаривались, старый проводник шаркал и просил уступить дорогу, молодой суетился и собирал заказы на ужин, часто и звонко повторяя: «Да-с»… Все узоры удачи за окном были такие обычные, знакомые, не опасные. Простенькие.

Поезд прибыл на центральный вокзал ранним вечером. Солнце, низкое и рыжее, плыло в розовом небе за высокими стрельчатыми окнами. Наши длинные тени шагали, циркулями ног вымеряя пространство до дальней стены. Поездов на главных путях было мало: начало августа… Сейчас люди еще не думают о возвращении

с юга, а составы с отбывающими на отдых обычно отходят утром, они уже далеко.

Зато совсем рядом знакомый мне маг-дознаватель Петров, – встает из-за столика в нашем с Томой любимом кафе «Свисток», – мимо которого незаметно не проскользнуть к выходу из вокзала.

– Семен, сударыня Бекки, – со смесью вежливости и панибратства приветствовал нас он. Подхватил второй чемодан, разгружая Сему. – Быстро, за мной. Госпожа Леопольда приказала не задерживаться. Она очень строга.

Мы покинули вокзал и выбрались на площадь, в городской шум. Я уже забыла столицу за лето, да и прежде была, прямо скажем, настоящей провинциалкой. Я вцепилась в руку Хромова, который в любом городе свой, и не стала глазеть по сторонам. Даже не позволила себе рассмотреть витрину ателье Ушковой, где наверняка есть что-нибудь занятное из осенней коллекции. Если так, то пропала Ренка: разинет рот и будет охать, становясь для всех заметной и собирая толпу. Петров впихнул чемоданы в огромный «фаэтон», разместил нас в салоне. Торжественно вручил конверт и побежал заводить машину.

Большой конверт. Я вытряхнула его на сиденье. Внутри еще несколько конвертов. В одном паспорт на имя Бекки Винье, переселенки из Западной Аттики. Чек солидного банка и еще какие-то важные бумаги, я не глядя сунула Хромову. Он из нас двоих уж всяко организованнее.

Второй конверт – с печатями и такой угрожающе жесткий, что сомнений нет: в нем лежит нечто до жути официальное. Отпихнула туда же, Хромову. Он мой маг, пусть волшебным образом во всем и разбирается.

Третий конверт – малый, узкий, с рисунком Императорского театра в уголке и надписью от руки. Все билеты на лучшие места так выглядят, в них указаны имена получателей. Я от Семы знаю, сама-то подобной роскоши ни разу не видела. Развязала шелковую ленточку и, заранее радуясь, извлекла сокровище:

– Сема, мы с тобой вдвоем занимаем целую ложу! Бабушка нас балует.

– Едем прямо к театру, – буркнул Петров. Он уже вырулил с площади. – Инструкция такова: у служебного входа вас ждет Алексей Бризов, он и проводит прямиком в ложу. Госпожа Леопольда там, все прочее она пояснит сама.

Я оглохла от шума привокзальной площади, оробела от роскоши театра, обилия новостей… и понятия не имела о том, что все это мелочи по сравнению с главным. Бабушка сидела в ложе строгая и серьезная. Прежде я видела ее всего раз, но узнала. У всех фон Гессов – настоящих, конечно, по крови – порода читается сразу: широковатый подбородок, чуть длинноватое лицо и неизбежные искорки легкой бесшабашности во взгляде.

– Ренка, дай обниму! – Бабушка меня встретила так, словно мы были знакомы всю жизнь. – Сядь. Твое дело сегодня – держать себя в руках, потому что там, в императорской ложе, будет чудить твоя приемная мама Лена. Она мечтает спеть в этом театре и от своего уже не отступится.

В маме я не сомневалась. Охотно кивнув, рассмеялась – и получила от бабушки шутливый подзатыльник.

– Рена, ложа обработана магией, и весьма основательно. В зале много людей. Кое-кто из них не должен тебя видеть. У некоторых имеется дар магов, поэтому ты должна тщательно скрывать свое отношение к близким. Повторяю: держи себя в руках. Акустика здесь сложная, звуки улавливаются хорошо. Молчи побольше, ладно? Итак, там будет петь твоя мама Лена. А здесь, – Леопольда указала на сцену, – когда Лена своего добьется и я дожму все прочее, вместо дебютантки Софьи станет петь Роберта Скалли. Твоя настоящая мама, кровная.

Хорошо, что я уже

сидела и сползать мне оказалось некуда. Коротковатая спинка кресла поддела под лопатки, я задохнулась и замерла. Сема сразу оказался рядом, накинул мне на плечи кофточку, подвинул свое кресло и уселся поближе, чтобы надежно обнять меня за плечи. Так сказать, предоставил жилетку. Я воспользовалась. И платок у него забрала, всегда не хватает своих: то ли я плаксива, то ли платки слишком уж маленькие… Пока я всхлипывала, шептала: «Как же так?», изо всех сил сдерживая голос, Леопольда исчезла.

Люди проходили в зал, рассаживались или принимались вальяжно прогуливаться. При виде знакомых чуть напоказ замирали и позировали, возвышая голос, раскланиваясь или игнорируя. Семен шептал мне в ухо, называя имена некоторых и рассказывая о них свои, газетные, сплетни. То есть успокаивал.

Когда мама Лена прошла в первый ряд императорской ложи, я уже затихла и сосредоточенно обдумывала свою слезливость. Не ограничь меня бабушка в праве пошуметь, я бы, пожалуй, и не плакала. Ненавижу эти задавленные проявления чувств. Рвутся они, выхода ищут, а горло перехвачено – ни крикнуть, ни даже охнуть, одни слезы и остаются. Никогда за всю свою сознательную жизнь я не видела маму, не помню ее совершенно. Даже младенческое неразумное чутье, какое есть у некоторых счастливцев, – по крайней мере сами они настаивают, что есть, – не сохранило скрытого ощущения той моей матери, Роберты. Единственный образ, возникающий при слове «мама», – это образ моей Ленки. Леночка, мама Лена, мамочка. Ее руки, ее платье, всегда аккуратное и неновое во времена ремпоезда. Ее рыжие волосы, свитые самой природой в тугие пружинки сплошного солнечного сияния. Ее глаза, ее голос, ее запах. Обороты речи, привычки, сказки, смех, брань, пение, выговор – все это моя мама Лена.

Я хорошо помню тот день, когда узнала о своей кровной матери. Не бросала она меня, наоборот, всегда искала и помнила. Только не судьба нам даже повидаться. Она ведь пятый год носит на себе личину правительницы. Это одна из величайших тайн нашей страны: причина бессменности правления и неизменности облика Диваны на протяжении нескольких поколений… Целая череда неслучайных случайностей привела к нынешнему положению дел. Дивана была птицей и не смогла взлететь иначе, как ценой жизни. А я вот взлетела и освободила ее из плена давних ловчих силков магии. Но дальше-то что? Попробуй объяви: нами правит призрак. Я прошептала эту фразу без звука, одними губами. Прикрыла глаза и в первый раз увидела иной узор: именно тот, какой и подобает изучать и наблюдать взрослой птице.

Мир у нас. Я сказала Семену, и он ответил: «Так это и выглядит»… Он настоящий маг, высший. Потому что умен. А я всего лишь зрячая. Теперь уже точно – зрячая. Смешно… Сижу зажмурившись – и вижу. Я на ощупь отыскала карман с платками, дернула сразу два и всхлипнула. Нет никакого мира, темным-темна наша удача, поскольку важные люди не о стране думают. Зачем им тратить время и силы на нечто ненастоящее, куда менее реальное, нежели личная выгода или власть?..

– Я тоже вижу, – негромко сообщил мне в самое ухо Сема. – Мы с тобой, крылатая моя Ника, в самом деле пара. Ты нащупала это, и я наконец настроился, рассмотрел. Буду думать, а ты зря не переживай и не сопи. Не так уж и черно на белом свете. Если тебя это утешит, я полагал вслепую, что все обстоит куда хуже.

– Правда?

– Именно. Вон, гляди: Зотов. Три недели назад спьяну брякнул, что готов возрождать империю. «Губернский сплетник» процитировал, да как ловко! Смотри: тот рослый сухой старик – атташе посольства Франконии. Шпион, само собой, и ведь всеми силами лезет пожать руку Милошеву, который при Потапыче оказался в опале. А Милошев ведь иск подал к министерству юстиции…

– Семен, ты уверен, что на эту прорву гадчайших новостей мне хватит платков?

– Ренка, я тебя знаю: рыдаешь ровно до тех пор, пока все не слишком плохо. В серьезном деле ты человек хладнокровный.