Бремя удачи

Демченко Оксана Б.

Во время антракта я исправно глядела на Зотова. Он прогарцевал по партеру взад-вперед подскакивающей и немного смешной кавалеристской походкой. Раскланялся с дамами и оскалился на франконского атташе столь зверски, что я сразу сочла наследника императорской крови неплохим человеком.

Потом Зотов сел на свое место, и удача от него окончательно отвернулась. Темнее, чем у него за спиной, во всем городе места не сыскать! Я порылась в мешанине нитей, перебрала варианты, опасаясь опоздать: изменения копились быстро, а удобного безопасного исхода все не было видно. Он оказался вообще один-единственный, и я едва успела его поддернуть

в основное течение жизни из заводи того, что оставалось несостоявшимся.

Человек за спиной Зотова достал нечто вспотевшей рукой. Представляете? Вся удача – этот пот. Я могу так мало, даже смешно: нашлась тайная советница! И все же ничтожной детальки – влажных ладоней – вполне хватило. Рука соскользнула и оказалась разрезана об острую кромку. Я пискнула и задышала чаще. Не знаю, соберут ли злодею кисть даже опытные врачи-маги. Жилы срезаны, да так основательно… Мужчина согнулся пополам, пытаясь молча перетерпеть боль, спрятав руку под полой черного парадного фрака и стараясь наспех и незаметно перетянуть рану платком.

И тут я наконец толком рассмотрела отца. Прежде понимала, что он рядом, и даже кивала ему, но скорее по привычке, нежели сознательно. Карл фон Гесс ловко подхватил злодея под локоть и повел прочь. Еще одна нитка натянулась и зазвенела, готовая лопнуть: прежде неактивный участник заговора попытался устранить раненого. Я зашипела от негодования, развернулась всем телом, глянула назад и вверх, на балкон, который не был виден из ложи, но прекрасно ощущался фарзой. Тот, кто пытался причинить вред, сильно переживал. Так сильно… Слишком даже. Перегорел человек. Случается.

– Ренка, дай водички, – жалобно попросил Хромов. – Я спал, пока ты не взбрыкнула и не сбросила мою больную голову с кофты. У-у, монстра…

Я метнулась к столику, быстро налила воды и подала Семе. Он сидел, бережно баюкая больную голову в обеих ладонях, сложенных лодочкой и подсунутых под щеки. Кое-как выпрямился. Прокушенная губа уже припухла. Лицо землистое, серое. Хорошо хоть, кровь из носа больше не течет.

– Спасибо. – Хромов вернул бокал и улыбнулся вяло, но почти трезво. – Рена, не надо меня столь отчаянно жалеть, а себя – корить. Виноват в данном случае как раз я… Читал ведь о том, как опасно при первом же контакте с восьмым чувством углубляться в детали. И Карл мне сто раз, наверное, повторял: сразу переключиться на малозначительное и не лезть в подробности того, что увижу. Но когда еще я снова окажусь в ложе и смогу оценить этих людей и их связи. Для страны в целом и для…

– Ты жертва патриотизма, Сема, – хихикнула я.

Он прервал пояснения, нахмурился, вспоминая в точности, что сейчас сказал. Видимо, согласился с моей оценкой и тоже негромко рассмеялся. Я подкатила столик и переставила ближе к Хромову огурчики, грибочки и селедочку. Налила ему клюквенного – я по запаху сужу – морса. Взяла себе пирожное и персик.

– Зотов выправляется, – оживился Хромов, искоса глянув в партер.

– Ты опять за свое? В планах на вечер новая потеря сознания, затем еще бокальчик коньяка и ария во втором акте на бис?

– Прости. Голова гудит, я плохо соображаю. Рена, честное слово продажного писаки: буду глядеть только на сцену. Ух ты! Это же Марк Юнц.

– На сцене?

– Ника, не шуми, не хлопай крыльями, и так голова ноет. Но на будущее запомни во-он того неприметного человечка. Что-то он не нравится мне окончательно.

– Кто такой?

– Семенов,

второй по таланту маг-пси в тайной полиции, насколько я знаю. Перешел туда из магической, когда ее расформировали. Юнц счел, что Семенов то ли осознал ошибки, то ли достаточно вменяем и понимает, кто теперь в силе. Он ведь в покаяние верит, наш добрый ректор. Но ты этого раскаявшегося типа на всякий случай запомни. И не вздыхай, уже гляжу на сцену, как обещал.

Я тоже смотрела на сцену. В душе такое творилось… Да соберись злодеи повторно убивать Зотова, я бы и не заметила. Роберта пела вдохновенно, и я знала всем сердцем: мама поет для меня одной. Приехала сюда, наверняка нарушив мыслимые и немыслимые запреты, вышла на первую сцену страны без толковых репетиций. Хотя я сильно подозреваю Алмазову и маму Лену в подготовке нынешнего вроде бы спонтанного чуда – огромного, непостижимого и все же для меня, жадной птицы, недостаточного. Я хотела поговорить с мамой. Оказаться рядом, дотронуться до руки – поверить окончательно, что она есть, настоящая, моя кровная мама, роднее некуда. Сказать ей… Не знаю что, но мне явно следует много разного ей рассказать! Она-то поет, я слышу голос и вижу ее, поэтому последние Семкины платки извожу. А ей каково? Нельзя ведь просто раскланяться, уйти со сцены, вернуться во дворец и снова стать вешалкой для призрачного «платья» – облика Диваны.

– Береника, рад приветствовать, – негромко сообщил фамильный призрак фон Гессов, являясь из портьеры и одновременно снимая шляпу. – Не гляди столь жалобно. Лео меня попросила прибыть и снабдить вас разъяснениями. Нельзя рисковать жизнью Роберты, невозможно давать врагам Ликры повод вызнать слишком многое. Сударыня Скалли уедет в точности, как запланировано. Увы… Но я готов передать ей послание.

Призрак провел рукой в воздухе, создавая иллюзию бумаги. Жестом предложил мне написать все, что я пожелаю, и деликатно отвернулся.

– Еще скажи, что ты теперь не видишь нас, – хмыкнула я.

– Из вежливости не вижу, но из любопытства позже прочту текст, – уточнил Фридрих фон Гесс.

Я отмахнулась и стала глядеть на призрачную бумагу. Что же написать? Что есть самое главное в кипе мыслей, которые растут у меня в сознании без всякого порядка, и копятся, и давят паникой и отчаянием, и вынуждают искать сочувствия у Хромова, нащупав его ладонь?

«Мама, наконец-то я могу тебе написать», – начала я хоть как-то. Меня Семка учил. Мол, не идет статья или очерк, начни с чего угодно, лишнее после выбросишь. Ведь главное – написать первые слова. И точно, дальше оказалось проще. Я писала так, словно еще ехала с юга, в поезде, и рассказывала обо всем, что произошло за время моей долгой отлучки из дома.

Хромов и Фредди-старший беседовали сдавленным шепотом и тактично не глядели в мою сторону. То есть сначала я сочла, что это они именно из вежливости. И лишь потом, когда отзвучали последние ноты финала и зал принялся аплодировать и гудеть «бис», я сообразила: Семен вполне серьезно и даже с пристрастием допрашивает привидение, ловко пользуясь тем, что Фредди не способен ускользнуть, не исполнив поручения бабушки Лео. Я еще раз прочла письмо, удивляясь тому, какое оно длинное и как удобно работать с туманной бумагой: она сама скользит, скручиваясь в два подобия рулончиков выше и ниже изучаемого фрагмента. Можно поправлять слова или вычеркивать целые фразы, они пропадают, и строки смыкаются в новом порядке…