Бренна земная плоть. В аду нет выбора. Голова коммивояжера
Шрифт:
— Вы не должны так думать. Ведь вы дарили многим людям радость, умиротворение, любовь.
— Благодарю вас, моя дорогая. — Слеза скатилась по щеке Елены. Следующие ее слова вырвались у нее невольно, точно кровь брызнула: — Но не… моему ребенку. Я бы с радостью отдала все… цветы, аплодисменты… лишь за то, чтобы быть хорошей матерью. А теперь мне говорят, что я опять не могу быть матерью.
— Вы думаете о ребенке, которого потеряли? — тихо спросила Клэр.
Елена повернула голову. Казалось, в ее глазах умирала прекрасная
— О моем ребенке? О да. Все это было очень грустно. Но это также осталось в прошлом. Нет, я думаю о бедной маленькой Люси. Ее я тоже потеряла.
На лице Елены отразилось страдание. И Клэр просто не могла смотреть на нее.
— Иметь выбор… — пробормотала Елена. — Я поступила неправильно? Ничего не могла поделать. Подобно раку, это разъедает меня. Простите. Сама не знаю, что говорю. У вас были дети, Клэр?
— Нет.
— Вы художник. Создаете произведения. Я же только воспроизвожу их, интерпретирую. Ваши дети — это ваши рукотворные создания, и их нельзя отнять у вас.
Клэр сидела молча. Она почувствовала, что обе они находятся на пороге какого-то откровения, только в шаге от него.
— Странно, — продолжала Елена, — что рожденные нами дети имеют над нами такую власть. Ваши произведения — дети вашего ума и ваших рук. Вы столько страдали, чтобы создать их, столько трудились. И все же, когда вы создали произведение, вы не заботитесь о том, что с ним произойдет. Не так ли? Вы обособлены от него, точно это чужое дитя?
— Да, в какой-то мере это справедливо.
— Но его нельзя отобрать у вас, потому что оно никогда и не принадлежало вам.
— И это так же верно.
Глаза Елены были устремлены на Клэр.
— Но если бы вы увидели человека, который поднял молоток, чтобы разбить одно из ваших произведений на куски, что бы вы сделали? Умоляли бы не делать этого?
— Прежде всего я ударила бы его своей колотушкой.
Елена тяжело вздохнула. Молчание продолжалось несколько минут. Клэр работала, стараясь оттянуть момент, когда она должна была сделать то, о чем ее просил Найджел, и все более сознавая, что ее нежелание идет во вред ее искусству художника. В конце концов Елена первой проявила инициативу.
— Ох, провались все пропадом! — Клэр вырвала лист из альбома. Но, прежде чем она успела его отбросить, Елена сказала:
— Можно мне взглянуть?
— Ничего хорошего. Можете, если хотите.
Елена внимательно рассмотрела рисунок.
— Нет, — сказала она наконец, — это сделано с умом и интересом. Но, возможно, вы сегодня не в настроении? Вы не сосредоточились на рисунке. Почему?
Настал решающий момент. Клэр не могла больше вести себя уклончиво или предательски. Она должна быть откровенной.
— Елена, я должна сказать вам все. Я пришла к вам под фальшивым предлогом. Найджел считает, что вы принимали участие в похищении Люси.
Елена уставилась на нее, потом с недоверием покачала головой. Затем поднялась
— Нет! Это уж слишком! Вы что? С ума сошли?
— Надеюсь, что Найджел ошибается. В глубине души надеюсь, — сказала доверчиво Клэр.
— Он послал вас шпионить за мной? — Взгляд Елены был тверд. Глаза ее сверкали.
— Дело не в этом. Я с вами полностью откровенна. Кто-то в этом доме информировал похитителей о плане вашего мужа перехитрить их и устроить им ловушку на почтамте. Об этом знали только вы, Найджел и полиция, — мрачно сказала Клэр.
— Почему же ваш мистер Стрэйнджуэйз не пришел сюда сам и не предъявил мне это обвинение лично? — воскликнула Елена.
— Он считал, что со мной вы будете говорить более непринужденно, чем с официальными представителями.
— Говорить более непринужденно? О чем?
Клэр взглянула в окно на украшенные снегом деревья.
— Ну, например, пытался ли кто-либо повлиять на вас, чтобы узнать о планах вашего мужа в отношении похитителей?
— Конечно нет. В этом случае я сама бы прямо обратилась к полиции. — Взгляд Елены стал блуждающим. — Но это же безумие. Почему? Почему? Почему я должна помогать людям, которые украли бедную малютку Люси? Я любила ее. Вы можете это понять?
— Могу, Елена.
— А если я даже и не любила ее, то я люблю Алфреда. Как же я могла бы причинить ему такое горе?
Клэр отвернулась от окна. Наступил самый трудный момент их разговора.
— Думаю, что это как-то можно объяснить. Но Найджел обеспокоен. Он считает, что вы должны были знать о предстоящем похищении Люси. Когда я пришла к вам сразу же после этого, прежде чем я успела что-то рассказать, вы уже нервничали. Люси еще не так долго отсутствовала. И вы еще не спускались вниз справиться о ней. Итак, вы видите…
— Да, да, да. Мне не нужно ставить все точки над «и». Ведь это типичная логика полицейских. Неужели они не понимают, что у меня, женщины и матери, могут, быть какие-то предчувствия, касающиеся ребенка? О Господи, вы же женщина! Можете ли вы меня понять? Я чувствовала, что должно произойти что-то ужасное. Но логика подсказала мне, что не нужно вести себя глупо и бежать разыскивать Люси, как поступают некоторые сумасшедшие матери, только потому, что их дети где-то задержались.
Возмущение и горе Елены были неподдельны. Клэр почувствовала, что это не игра. Ни одна актриса в мире не смогла бы имитировать те глубочайшие терзания, которые разрывали душу Елены. Никогда больше, поклялась себе Клэр, не буду выполнять такую грязную работу для Найджела.
Молчание наступило в комнате, где выплеснувшиеся эмоции, казалось, все еще трепыхались, словно клочья тряпки на заборе с колючей проволокой. Клэр уже хотела удалиться, когда с лужайки перед домом донеслись крики ссорящихся. Она прошла к окну мимо взволнованной Елены, сидевшей в кресле…