Бриг 'Три лилии'

Маттсон Уле

Бедная Туа-Туа услышала шаги на кухне. Оставалось одно спасение: лестница! Дрожащие пальцы заскользили вверх по перилам. Слава богу: чердачная дверь открыта! Правда, на чердаке тоже было темно, но в окошко, обращенное к Бранте Клеву, проник серебристый луч. Точно сама луна шептала ей с неба: "Не бойся, Доротея Эсберг, я посвечу тебе".

– Спасибо, - прошептала Туа-Туа и спряталась за бабушкиным сундуком.

Внизу, в прихожей, скрипнула дверь, и на крыльцо вышел с кисточкой в руке Петрус Миккельсон:

– Ты что тут

делаешь среди ночи, Миккель?

Миккельсон-старший смотрел на ружье, Миккель Миккельсон-младший - на кисточку. У обоих был смущенный вид.

– Мне почудилось, что Белая Чайка пришла, - объяснил Миккель.
– А пока проверял, дверь захлопнулась. Должно быть, ветер.

Петрус Миккельсон не стал больше спрашивать, только похлопал его по плечу:

– Мы уже искали вместе однажды. И на этот раз вместе поищем. Хотел бы я видеть того конокрада, который устоит против двух Миккельсонов.

Он нагнулся и поднял с пола что-то зеленое.

– Будь она пошире, вышел бы вымпел на мачту, - пробормотал он про себя и подал зеленую вещицу Миккелю.
– На, положи в бабушкину шкатулку. Спокойной ночи.

Боббе не спал, лизал себе лапу, когда Миккель вернулся на кухню.

– Вот и не верь после этого в привидения, - пробурчал Миккель, пряча в наволочку зеленую ленту.
– Спокойной ночи, Боббе, да смотри разбуди меня, коли морские овцы заблеют.

Если бы он знал, что в этот самый миг Туа-Туа, накрывшись рваным парусом, засыпает в слезах в четырех метрах над его головой!..

Глава семнадцатая

КАК БОГАТЕЙ СИНТОР ПРИЩЕМИЛ ПАЛЕЦ

Бабушка Тювесон сидела и вычесывала шерсть, когда во двор въехал верхом богатей Синтор. У Синтора не было заведено стучаться или спрашиваться. Р-раз!
– кухонная дверь распахнулась, и бабушка увидела незваного гостя.

– Где вы ее спрятали?
– проревел он.

Бабушка прищурилась на него слезящимися глазами.

– Кого?
– удивилась она.

Щетина на Синторовом подбородке накалилась.

– Девчонку - кого же еще? Доротею Эсберг! Не придуривайся, старая карга! Пароход отчаливает через полчаса, а ее нет.

Бабушка поджала губы:

– Ищи сам! Сапоги в прихожей оставь - полы только что вымыты.

У Синтора на сапогах налипла глина. Но разуваться ради какого-то сброда!?.

– Миккельсон дома?
– рявкнул он.

– Нету его, - ответила бабушка.

Дверь в каморку открылась, и выглянул Миккель.

Одной ногой он сдерживал рычащего Боббе. Синтор покраснел, как бурак.

– Что, шавка еще жива? Смотри, коли не сделаешь до субботы, что я велел!..

– Запри Боббе да сходи с корзинкой на чердак, набери шерсти в сундуке, - попросила бабушка дрожащим голосом.

Миккель почувствовал, как его душит гнев, но послушно взял корзину, запер Боббе в каморке и побежал на чердак.

Он слышал, как Синтор с грохотом снимает сапоги в прихожей и входит в комнатушку

Петруса Миккельсона.

– Доротея Эсберг, где ты?..
– донеслось по дымоходу на чердак.

Миккель поднял крышку сундука, подпер ее чурочкой, опустился на колени и стал наполнять корзину.

– Это ты, Миккель?
– раздался жалобный голосок.

Миккель испуганно оглянулся. Старый, перемазанный дегтем парус плотника Грилле зашевелился, и показался человек в разодранном черном платье. Нос в саже, в волосах паутина...

– Туа-Туа!..
– пробормотал он.

Губы ее задрожали, она показала на дверь:

– Ой, Миккель, он сюда идет!

Синтор снова натянул сапоги, и теперь топал вверх по лестнице.

– А вот мы чердак проверим!
– бурчал он, обращаясь к бабушке Тювесон.
– Доротея Эсберг! Пароход отчаливает!

– Пароход?
– удивился Миккель.
– Но ведь ты...

– Все переменилось. Милый Миккель, не отдавай меня ему!
– Туа-Туа прижалась, дрожа, к Миккелю.
– Не то мне никогда больше... никогда не видать ни тебя, ни Бранте Клева...

Сапоги грохотали уже возле двери плотника. Плетка стегала по стенам, точно Синтор везде искал тайники.

– Сундук...
– шепнул Миккель.
– Лезь в шерсть, живо!

Этот сундук когда-то служил холодильником, тогда в нем лежал лед. Он был высокий, больше метра, и наполнен шерстью только наполовину. Миккель подсадил Туа-Туа сзади, и черный подол исчез под грязной шерстью.

Дверь распахнулась - на пороге стоял Синтор. Он молчал, только подозрительно таращил глаза на Миккеля. Потом приступил к поискам. Приподнял парус и вымазался дегтем. Перерыл все тряпки в американском сундуке. Перебрал, громко чихая, засыпанную нафталином зимнюю одежду Миккельсонов, которая висела на палке под крышей.

И остановился, наконец, за спиной Миккеля, который силился закрыть шерстью пару упрямо торчавших наружу черных чулок.

– Скоро кончишь копаться?!
– заорал Синтор.

– Завтра в это время!
– отрезал Миккель.

С такими, как Синтор, добром говорить бесполезно.

Синтор промолчал, но рука его качнулась, словно рея, и Миккель стукнулся о дымоход, так что кирпич треснул.

Но правой ногой он успел ударить по чурочке, подпиравшей крышку сундука.

Ба-бах-х! Крышка захлопнулась - прямо Синтору по пальцам.

– Ты что, убить меня задумал, крысенок подлый?!
– взвыл Синтор и шагнул к Миккелю.

Вдруг снизу донесся возбужденный лай. Боббе вырвался на свободу.

– Боббе!.. Ай да Боббе, в окно выскочил!
– воскликнул Миккель и дернул вешалку.

Бабушкины теплые юбки полетели вниз в облаке пыли и нафталина.

– Сюда, Боббе, на помощь!..

К собачьему лаю примешалось испуганное ржание Черной Розы.

– Разрази меня гром, эта дрянь на лошадь напала!.. простонал Синтор.