Бродячее сокровище
Шрифт:
Когда высоченная дубовая дверь бесшумно затворилась за Мазуром, хватило одного взгляда, чтобы сообразить: новоиспеченный сеньор алькальд не относится к тем бессердечным субъектам, что лишены простой человеческой благодарности и полагают, будто услуга, которая уже оказана, ни черта не стоит…
Вовсе даже наоборот: дон Себастьян Санчес скорее впал в другую крайность, он кинулся навстречу Мазуру, столь энергично распахнув объятия, столь дружески сияя, что во рту стало приторно, будто Мазур навернул одним махом полкило сахару.
— Как я рад вас видеть, мой юный
— Я… — заикнулся было Мазур.
— О, ни слова! — властно поднял ладонь сеньор алькальд. — Все обуревающие вас благородные чувства написаны на вашем лице. Вы скромны, тактичны, это видно… Другому, признаюсь, я без особых раздумий сунул бы немаленькую пачку радужных бумажек, и оба мы считали бы это закономерным финалом, устраивающим обе стороны… Но вы, Джонни, человек иного полета, верно? Ваше лицо вовсе не похоже на физиономию недалекого субъекта, ждущего вещественной благодарности…
— Надеюсь, — вставил словечко Мазур.
— Вы — человек иного полета, это ясно, — повторил алькальд. — Грубая, материальная благодарность одноразова и конечна, ведь так? А вы наверняка хотите от жизни чего-то большего… Вы согласны стать моим другом и сподвижником, Джонни? Я умею ценить верность, преданность и деловые качества. Вы уже неплохо зарекомендовали себя, и в заведении нашей милейшей сеньоры Розы, и позавчера на площади… Это в парашютистах вас научили так великолепно драться?
Мазур кивнул, подумав, что тут не обошлось без откровений донны Розы — никаких сомнений, теснейшим образом повязанной с этим деятелем.
— Прекрасно, — кивнул Санчес. — Если что-то и способно погубить нашу многострадальную страну, так это отсутствие профессионализма. Мы, латиноамериканцы, потерпели немало поражений не в силу какой-то лени или иных национальных пороков, а как раз в силу того самого вопиющего непрофессионализма. Испокон веков пытались решать все проблемы с провинциальной небрежностью. Чего ни коснись, везде этот дурной провинциализм. А в итоге субъекты вроде Рамиреса довели провинцию до полного упадка… Я намерен решительно это переломить. Мне нужна команда. Я хочу, чтобы на любом участке работы, о чем бы ни шла речь, стояли не провинциальные лентяи, а люди, приученные работать толково, на уровне мировых стандартов. Вот взять хотя бы вас, Джонни — молоды, энергичны, повидали свет, служили в парашютистах… Прямо-таки бесценная находка для
Мазур, глядя ему в глаза открыто и честно, сказал:
— Мне чертовски нравится ваш город, дон Себастьян. У меня тут появились настоящие друзья, а вдобавок — возможность сделать неплохую для простого бродяги карьеру… Не настолько я глуп, чтобы отказываться. Располагайте мною, как найдете нужным.
А что еще прикажете ответить, если хотите жить в этом городе спокойно и привольно, прежде чем придет пора сорваться в дорогу?
— Прекрасно, — сказал алькальд. — Просто прекрасно. Я рад, что правильно вас оценил…
— И чем же мне предстоит заниматься? — напрямую спросил Мазур.
— Не спешите, — с милой улыбкой ответил алькальд. — Я вовсе не собираюсь немедленно нагружать вас поручениями. Какое-то время нужно будет разгребать все эти авгиевы конюшни, оставленные предшественником… Но, будьте уверены, ваш час придет, и весьма скоро. — Он поморщился с искренней брезгливостью. — Чертов Рамирес… Это уже выходит за рамки политической борьбы… Какова штучка…
Он достал из ящика стола тот самый вальтерок с глушителем, повертел его в руках, держа довольно умело, протянул Мазуру:
— Рамирес, конечно, мерзавец, но игрушка хороша…
— Безусловно, — согласился Мазур, повертел пистолет, вернул собеседнику.
Тот решительно отстранил его руку:
— Оставьте себе. У вас глаза разгорелись… Молодые люди любят такие игрушки, я понимаю. Считайте это маленьким подарком, совершенно несоизмеримым той услуге, которую вы мне уже оказали.
Мазур с непритворным удовольствием опустил пушку во внутренний карман пиджака, глушителем вверх, нерешительно спросил:
— У меня с ним не будет… проблем?
— Джонни! — укоризненно воскликнул алькальд. — Вы — мой друг, член команды, какие тут могут возникнуть проблемы? Начальник полиции весьма разумный человек, он уже успел принести заверения, присягнуть на верность… Менять его нет смысла, гораздо проще и выгоднее держать на коротком поводке, используя все, что о нем к настоящему моменту известно… В общем, любой мой друг, любой преданный сотрудник, усердно работающий на благо народа и его представителей в лице новой администрации, может не бояться каких-то неприятностей с полицией. Носите смело… — он сделал паузу, принял озабоченный вид. — Вот, кстати, о начальнике полиции, Джонни… Он только что приходил ко мне посоветоваться по крайне деликатному вопросу, касающемуся вас…
— В чем дело? — насторожился Мазур.
— Не беспокойтесь. В итоге, совершеннейшие пустяки… — алькальд вновь выдвинул ящик стола и с несколько удрученным видом положил перед Мазуром какую-то печатную бумажку, пересеченную наискось широкой красной линией.
Мазур присмотрелся, и сердце у него упало. Он не понимал ни слова, однако, не требовалось быть лингвистом, чтобы догадаться о смысле сочетания «полисия секрета», крупно обозначенного в левом верхнем углу. Нетрудно было также прочитать «собственную» фамилию, написанную довольно близко к исходному варианту, стоявшему в австралийском паспорте и мореходной книжке. И, наконец, рисованная рожа, фоторобот хренов был, несомненно, составлен согласно показаниям кого-то, кто видел мнимого австралийца вживую.