Бродяги Дхармы

Керуак Джек

Я задал этот вопрос Джафи, и тот ответил:

— Ты прав, придется поторопиться.

— А может, бросим и пойдем домой?

— Кончай, Тигр, мы взбежим на этот холмик — а там уж и домой можно. — Долина все тянулась, тянулась и тянулась. Наверху крутизна возросла, и я стал побаиваться, как бы не свалиться — камни здесь были меньше, скользко, а лодыжки у меня и так болели от вчерашних упражнений. Морли же все шел и говорил, и я обратил внимание на его грандиозную выносливость. Джафи снял штаны, чтобы совсем походить на индейца, в смысле — остался совсем голый, в одних плавках, обогнал нас почти на четверть мили, иногда останавливался, чтобы мы смогли его догнать, потом шел дальше — быстро, он хотел забраться на гору сегодня же. Морли шел вторым, весь пути приблизительно в пятидесяти ярдах от меня. Я никуда не спешил. Когда же день стал склоняться к вечеру, я прибавил шагу и решил обогнать Морли и пойти с Джафи. Теперь мы были где-то на высоте одиннадцать тысяч футов, стало холодно, вокруг лежало много снега, а к востоку можно было видеть громадные

снежные шапки хребтов и раздолья плоских долин под ними; мы практически были на самой верхушке Калифорнии. В одном месте мне, как и другим, пришлось ползти по узкому карнизу вокруг выступа скалы, и мне стало по-настоящему страшно: падать пришлось бы футов сто — хватит, чтобы свернуть себе шею, а там еще один маленький карниз, на котором можно с минутку попрыгать перед тем, как ухнуть еще на добрую тысячу футов — и прощай. Ветер уже просто пронизывал. Однако весь день — больше, чем какой-либо другой — полнился старыми предчувствиями или воспоминаниями, словно я был здесь прежде, карабкался по этим самым скалам — за чем-то другим, более древним, более серьезным, более простым. В конце концов, мы добрались до подножия Маттерхорна, где лежало прекраснейшее маленькое озерко, не ведомое взорам большинства людей в этом мире: его видела лишь горстка скалолазов — крошечное озеро на высоте одиннадцать тысяч с чем-то футов, со снегом по краям, с восхитительными цветами и красивой лужайкой, альпийским лужком, ровным и сказочным, на котором я немедленно растянулся, скинув тапочки. Джафи сидел здесь уже полчаса, когда я только дошел, он уже замерз и снова оделся. Морли, улыбаясь, вышел вслед за нами. Мы сидели и смотрели вверх, на неизбежную крутую осыпь последнего склона Маттерхорна.

— Да это совсем немного, справимся! — сказал я, возрадовавшись.

— Нет, Рэй, там больше, чем кажется. Ты понимаешь, что там — тысяча футов?

— Так много?

— Если мы не рванем вверх бегом, то не успеем спуститься в лагерь до темноты и дойдем до машины у домика только к утру, а надо — к полуночи.

— Ф-фу…

— Я устал, — сказал Морли. — Наверное, я и пытаться не стану.

— Ну правильно, — сказал я. — Весь смысл лазанья по горам для меня — не выпендриваться, что можешь залезть на вершину, а просто выбраться в эту дикую страну вообще.

— Я все равно пойду, — сказал Джафи.

— Если ты пойдешь, то я пойду с тобой.

— Морли?

— У меня ничего не выйдет. Я вас тут подожду. — А этот ветер был сильным, слишком сильным, я почувствовал, что как только мы поднимемся на несколько сот футов по склону, он может помешать нам идти дальше.

Джафи взял пакетик орехов с изюмом и сказал:

— Это будет нашим бензином, парень. Ты готов, Рэй, бежать кросс?

— Готов. Что я скажу мальчишкам в «Месте», если дойду аж досюда и сдамся в последнюю минуту?

— Уже поздно, поэтому давай быстрее. — Джафи зашагал очень быстро, иногда даже пускаясь бегом там, где идти надо было вбок по гребням осыпи. По этим обвалам камней и песка пробиваться было очень трудно, постоянно обрушивались маленькие лавины. Каждые несколько шагов мы, казалось, поднимались выше на ужасающем лифте, и я невольно сглатывал, когда оборачивался и видел, наверное, весь штат Калифорния, распахнувшийся на три стороны под громадными синими небесами с угасающими планетно-космическими облаками и грандиозными панорамами дальних долин и ровных плоскогорий, и, насколько я знал, вся Невада тоже была там. Было просто страшно смотреть вниз и видеть Морли — дремлющее пятнышко, ожидающее нас у озерца. Ох, надо было остаться со стариной Генри, — думал я. Я начал бояться каждого следующего шага — чистый страх большой высоты. Я начал бояться, что меня сдует ветром. Все кошмары, которые когда-либо у меня были по поводу падения с гор и высоких зданий, пронеслись в голове с потрясающей ясностью. К тому же, после каждых двадцати шагов наверх мы оба совершенно выдыхались.

— Это из-за большой высоты, Рэй, — сказал Джафи, переводя рядом со мною дух. — Поещь изюму и орешков, увидишь, как тебя подтолкнет. — И всякий раз нас это так великолепно подталкивало, что мы оба без лишних слов подскакивали и лезли вверх еще на двадцать-тридцать шагов. Потом снова садились, задыхаясь и потея на холодном ветру, на самой вершине мира, шмыгая носами, как малыши, на исходе субботы заканчивающие свои последние зимние игры. Ветер начал завывать совсем как в кино о Покрове Тибета. Крутизна стала для меня чрезмерной; теперь я вообще боялся оглянуться; я лишь слегка косился через плечо: Морли у крошечного озера уже совсем нельзя было различить. — Шире шаг! — вопил Джафи, опередив меня на сотню футов. — Уже ужасно поздно. — Я бросил взгляд на вершину. Вот же она, мы окажемся на ней через пять минут. — Осталось всего полчаса! — вопил Джафи. Я не мог в это поверить. Через пять минут рассерженного карабканья вверх я упал, а она оставалась все такой же далекой. Вот что мне в ней не нравилось: облака всего мира проносились сквозь нее, словно туман.

— Все равно там ничего видно не будет, — пробормотал я. — Ох, и зачем я в это ввязался? — Джафи уже намного обогнал меня, мне оставил орешки и изюм, он теперь с какой-то одинокой торжественностью решил рваться к вершине, пусть она хоть убьет его. Он больше не садился. Вскоре он опередил меня уже на целое футбольное поле, на сотню ярдов, становясь все меньше. Я оглянулся — это меня и прикончило, как жену Лота. — Здесь слишком высоко!!! — в панике завопил я Джафи. Он меня

не слышал. Я взбежал еще несколько футов наверх и, изможденный, рухнул на брюхо, чуть-чуть соскользнув вниз. — Здесь слишком высоко!!! — Я перепугался не на шутку. Положим, скользить вниз — это-то ладно, но осыпи в любую минуту тоже могут поехать. Проклятый горный козлина Джафи, я видел, как он впереди скачет в туманном воздухе с камня на камень, выше, выше, лишь подметки мелькают. Ну как тягаться с таким маньяком? Но с каким-то чокнутым отчаяньем я все равно лез за ним следом. Наконец, я добрался до чего-то вроде карниза, на котором можно было сидеть ровно, а не цепляться, боясь соскользнуть вниз, и втиснул все свое тело внутрь, чтобы только удержаться там покрепче, чтобы меня не снесло ветром, посмотрел вниз, оглявелся и решил, что с меня довольно. — Я остаюсь здесь!!! — завопил я Джафи.

— Давай, Смит, еще пять минут. Мне осталась всего сотня футов!

— Я остаюсь тут!!! Слишком высоко!!!

Он ничего не ответил и двинулся дальше. Я видел, как он свалился, хватая ртом воздух, поднялся и снова рванул вперед. Я втиснулся еще плотнее вглубь карниза, закрыл глаза и подумал: ох, что это за жизнь, почему нам вообще нужно рождаться в самом начале, и только так мы можем выложить нашу несчастную нежную плоть перед такими невозможными ужасами, как громадные горы, скалы и пустое пространство; и с ужасом я вспомнил знаменитую дзэнскую поговорку: «Когда дойдешь до вершины, продолжай восхождение». Волосы у меня на голове встали от нее дыбом: то была просто миленькая поэзия, когда мы сидели у Алвы на циновках. Теперь же ее хватало, чтобы сердце мое заколотилось и из него истекла кровь, потому что я вообще родился на свет. Фактически, когда Джафи заберется на этот пик, он и будет продолжать свое восхождение — тем путем, которым дует ветер. Ну а этот старый философ останется вот тут, — и я закрыл глаза. Кроме этого, — думал я, — отдыхай и будь добрым, тебе ничего не нужно доказывать. Внезапно я услышал прерывистый йодел, прозвучавший на ветру со странным музыкальным и мистическим напрягом, поднял кверху взгляд — и там был Джафи, он стоял на вершине Маттерхорна, издавая свой триумфальный клич покорителя горы, Разбивающую Горы Песнь Радости Будды. Это было прекрасно. Смешно это тоже было — здесь, на не такой уж и смешной верхушке Калифорнии, среди летящих клочьев тумана. Но надо было отдать ему должное — его нутру, выносливости, поту, а теперь — и сумасшедшему человеческому пению: взбитые сливки на верхушке мороженого. У меня не хватило бы сил ответить на его йодел. Он немного побегал там и скрылся из виду — осмотреть какую-то плоскую вершинку (как потом сказал) в нескольких футах к западу, отвесно обрывавшуюся, насколько это меня могло касаться, может быть, аж до самых полов Виргиния-Сити, посыпанных опилками. Это было безумием. Я слышал, как он вопит мне что-то, но я, дрожа, лишь крепче вжимался в свою защитную ямку. Я взглянул вниз, на крошечное озерко, возле которого с травинкой в зубах валялся не спине Морли, и вслух произнес:

— Ну вот вам тут карма этих трех человек: Джафи Райдер залезает-таки на свою триумфальную вершину, мне это почти что удается, но приходится сдаться и съежиться в проклятой норе, а самый ловкий из них всех — этот поэт поэтов, лежит себе вон там, задрав одну ногу на другую и нацелив ее в небеса, жует себе цветочек, как на пляже, водичка журчит, черт бы их побрал, в следующий раз они меня сюда не затащат.

12

Меня вдруг поразила мудрость Морли: с его чертовыми картинками заснеженных Швейцарских Альп, — подумал я.

А потом все вдруг стало как джаз — произошло в какую-то безумную секунду: я посмотрел вверх и увидел, как Джафи сбегает с горы огромными двадцатифутовыми прыжками, бежит, прыгает, приземляется со всего разгона на каблуки, отскакивает футов на пять, бежит — и снова долгий безумный вопль йодела плывет вниз по склонам всего мира, и в этом проблеске я вдруг понял: невозможно упасть с горы, дурень, — и сам, заорав, вскочил и ринулся с горы за ним точно такими же гигантскими фантастическими скачками, и примерно за пять минут, наверное, Джафи Райдер и я (в своих теннисках, вгоняя пятки в песок, в камень, в валуны, мне было уже наплевать, так хотел я убраться оттуда вниз), вопя, прискакали, как горные козлы, или, я бы сказал, как китайские безумцы тысячу лет назад и свалились прямо на голову бедному Морли, медитировавшему у озера: у него волосы дыбом встали, когда он взглянул наверх, увидел, как мы летим, и глазам своим не поверил. Фактически, я совершил один из своих величайших прыжков и испустил громогласнейший вопль радости, когда прилетел на самый край озерка и, затормозив пятками тапочек в грязи, шлепнулся, обрадованный, на задницу. Джафи уже снимал сапоги и вытряхивал из них песок и гальку. Это было великолепно. Я снял тапочки, высыпал оттуда пару ведер вулканической пыли и сказал:

— Ах, Джафи, ты преподал мне самый последний урок: с горы нельзя упасть.

— Как раз это и имеется в виду, когда говорят: добравшись до вершины, продолжай восхождение, Смит.

— Черт возьми, этот твой последний триумфальный йодел — самое прекрасное, что я слышал в жизни. Жалко, что у меня не было магнитофона записать его.

— Такие вещи — не для того, чтобы их слышали люди внизу, — ответил Джафи смертельно серьезно.

— Ты прав, ей-Богу, все эти оседлые бичи, рассиживающие на подушках, просто не заслуживают того, чтоб услышать клич победы разбивателя гор. Но когда я посмотрел наверх и увидел, как ты несешься с той горы, я вдруг все понял.