BRONZA
Шрифт:
В ванной несколько минут бездумно смотрел на свое отражение. Потом с силой потер ладонями лицо. «Ивама, почему ты такой ублюдок? Что тебе нужно от меня? Чего ты добиваешься? Зачем творишь со мной такие вещи? Какое ты применил заклинание, что я чувствую себя хуже подыхающей собаки…» – думал он, открывая краны до упора. Долго стоял под сильным напором воды в надежде, что она смоет с его кожи прикосновения Оуэна. Устав стоять, просто сполз вниз. Обхватил колени руками, и вода еще очень долго барабанила его по затылку, плечам, согнутой спине. Только когда все мышцы онемели, а кожа покрылась гусиными пупырышками, вышел из душа.
В темноте на кровати едва угадывалась фигура спящего мальчика. На широком подоконнике сидел Монсеньор, перед ним стояла коробка с пирожными и большая чашка горячего какао. Марк поблагодарил его взглядом. Одевшись, пристроился рядом. За окном Нью-Йорк – этот город неспящих встречал наступившие сумерки бриллиантовой россыпью огней. Марку понравился город. Он хотел бы жить здесь всегда. Но не сейчас.
– И что ты уже выбрал? Сигануть с крыши? Или бесславно погибнуть в поединке с нечистью, сделав вид, что «упс» промахнулся? – спросил Монсеньор.
У Марка не нашлось сил даже огрызнуться.
– Вопрос не в этом… – не дождавшись ответа, хмыкнул Монсеньор. – Ты всегда можешь взять бессрочный отпуск, вернуться домой и зависнуть в нирване, в райских кущах! Вопрос в другом! Сколько пройдет времени… день, два – прежде чем ты начнешь ныть от скуки и прибежишь ко мне требовать хоть какую-нибудь работу?
Не желая обсуждать это, по крайней мере, сейчас, Марк промолчал. Сосредоточенно похлопав себя по карманам, Монсеньор достал
– Хочу избавиться от одной довольно вредной человеческой привычки.
Догадавшись, что шеф имеет в виду курение, воспользовавшись возникшей паузой в неприятном для него разговоре, Марк спросил:
– А как там Сэйрю? Сузаку говорил, он теперь в Лос-Анджелесе. Решил попробовать себя на роль кинозвезды? Зачем ему эта дешевая слава покорителя Голливуда? Разве мало собственного величия? Да кстати, как у него дела? Я давно его не слышал. С ним все в порядке?
От внушительной фигуры Монсеньора вдруг повеяло холодом могильного склепа.
– Да что может случиться с этой пронырливой рептилией? – пожал он плечами. – Нежится в своем болоте. Цветет плесенью и воняет тухлой рыбой!
Марк удивленно приподнял брови, всмотрелся в посуровевшее лицо шефа. «Поссорились? Не поделили что-то…?»
А Монсеньор думал: «Конечно, я подозревал, что ты прохвост – тот еще Змей с яблоком… Но на этот раз ты превзошел самого себя! Не ты ли говорил мне со вздохом печали, что не знаешь, как это – любить? Потому что не помнишь, каково это – быть любимым?! Зато, надо сказать, отлично знаешь, как быть беспощадным к тому, в чьей любви ты нуждаешься больше всего! Да уж, в иезуитстве тебе не откажешь… Твои лживые насквозь слова… Сэйрю, похожи на белый шелк какуремино и лисью маску, за которыми прячется твое бесстрастное, расчетливо-холодное бессердечие! Возможно ли полюбить того, у кого никогда не было сердца? Вопросец-то легче легкого! Не пора ли осчастливить им свою рогатую голову?!»
– Ладно, раз с вами обоими все в порядке… – он встал с подоконника, – я пошел. Кредитка у отрока. Отдохните, развлекитесь! – Монсеньор направился к дверям. Обернулся. – Только, прошу, без эксцессов, Марк! Не смей пускать на ветер заработанное тяжким трудом! Между прочим, моим тяжким трудом!
Марк хотел проводить его, но так и остался сидеть на подоконнике.42 глава
Забыв задвинуть жалюзи на окнах, Оуэн крепко спал, растянувшись на спине, прикрыв тыльной стороной ладони глаза, и причудливые тени скользили по кровати, все ближе подбираясь к его лицу.
«…играя ребенком на коленях матери, он смеялся, стряхивая с черного бархата ее платья яркие блестки звезд. А она с глубокой печалью в бездонных глазах, обнимая сына, говорила ему голосом раненой птицы, что он вырастет…
И тогда придет тот, кто разлучит его с братом. Кто обманет его и предаст, а потом убьет. Потому что так и не захочет поверить в то, что не сможет обладать тем, что однажды украл…
И разомкнется Круг, говорила она. И наступит время скитаний… для тебя и для брата. Ты будешь находить его и терять его вновь.
Глупец, он отвергнет тебя, выбрав брести по заросшей тропе, сквозь сумерки, забыв обо всем. В объятиях заката, в обители тьмы, заблудившись в поисках напрасной надежды, запутавшись сердцем в паутине лжи, он будет отвергать тебя снова и снова… И душа твоя почернеет, и замерзнет кровь…
Но придет и другое время. Время, когда твой брат, потерявшись на жизненном пути, окончательно заблудится в темноте – ты найдешь его. И замкнется Круг…
Баюкая сына, пела она ему колыбельную голосом раненой птицы. Но засыпая на руках у матери, он не верил ее пророчествам. Потому что любимый брат был рядом. Одна душа на двоих. Одно сердце.
И брат был Океаном любви, а он Небом, тонущим в нем. А назавтра все изменится. Он станет для брата Океаном света, чтобы тот вечерними сумерками растворился в нем…» Книга 12-ти Лун, глава одиннадцатая
Проснувшись среди ночи с криком – любимый брат только что во сне отрубил ему голову, Оуэн резко сел на кровати. Отбросил одеяло. Схватился руками за горло. Ему было душно, не хватало воздуха. Его душила злоба. Позволить себе быть настолько беспечным… Это едва не стоило ему жизни…
У заклятия, сторожившего Марка, оказалась совершенно невероятная, просто немыслимая Сила – пробив броню охраняющих заклинаний, словно бумажный листок, она ударила его. Отшвырнула назад. Мелькнувшая перед лицом яркая вспышка, опалив кожу нестерпимым жаром, мгновенно выжгла сетчатку глаз, погрузив его в черное пространство слепоты. Раздирая горло надрывным криком, в мозг вонзилась ледяная игла боли. Только вот собственного крика он уже не услышал, Заклятье почти убило его. Если бы не Шибан, вероятней всего ему пришлось бы искать себе новое тело.
После того аргентинского покушения не отходившие от хозяина ни на шаг, сузив периметр своего присутствия до минимально допустимого расстояния, они успели спасти его, прикрыв собой в самый последний момент. Правда, великолепное тело потомка нормандских викингов все же получило такие раны, что, будь он человеком, врачам пришлось бы констатировать смерть от повреждений, несовместимых с жизнью.
Провалявшись в постели несколько дней, не привыкший к абсолютной темноте перед глазами, из-за слепоты лишь ощущая под пальцами изуродованное до неузнаваемости лицо, он бесился и орал до хрипоты от своей беспомощности. В приступе глухого бешенства от того, что регенерация идет слишком медленно, неясно чувствуя целительное прикосновение шершавых языков Ши, вылизывающих его, джентльмен до мозга костей, он ругался, как последний лондонский кэбмен…
Оуэн встал с кровати, распахнул дверь и вышел на балкон. Вдохнул полной грудью. Близился рассвет, но в непроглядной темени безлунной ночи, не спешившей покидать город, не светились даже звезды. Небо было затянуто тучами, накрапывал дождь. Сразу замерзнув, он вернулся обратно в комнату, прошел к бару, налил себе выпить. Спать расхотелось. Включил телевизор и, расположившись на широком диване, по восточной привычке поджал под себя ноги.
Дикторша в костюме канареечного цвета радостно щебетала с экрана, что в этот уикенд будет сухо и солнечно. А он, застыв с бокалом в руке, вспоминал вкус его губ. Мягких, податливо уступающих ему, приоткрывшихся навстречу его поцелую. Дурманящий запах его кожи. Игру света в каштановых прядях и просыпающееся желание в потемневших от неги глазах Марка. «К черту все!» – издав горлом рычащий звук, Оуэн опрокинул в себя отдающий горечью полыни вермут и потянулся за сигаретами. Открытая пачка валялась на черном стекле журнального столика. Щелкнул зажигалкой, закурил, глубоко затянувшись, выпустил дым через нервно обрезавшиеся ноздри.
– Оковы Согласия! Умно… Сэйрю, ничего не скажешь! Всегда предполагал, что ты способен на что-нибудь этакое… исключительно подлое! – озвучивая свои мысли, пододвинул к себе нефритовую черепаху, стряхнул в нее пепел. – Марк, дурачок, что ты наделал? Ну какими словами объяснить тебе… Какую еще причинить тебе боль… чтобы ты раскрыл свои глупые синие глаза и увидел, наконец, истинную рожу его лица?!
Никакая магия не властна была над Оковами Согласия. Снять Оковы мог только тот, кто добровольно согласился надеть их на себя, или тот, по чьей воле они были надеты. Марка, естественно, уговаривать бесполезно… А просить эту чешуйчатую гадину… вечности не хватит! Он схватил со стола пепельницу и, не глядя, со злостью запустил в стену, где висела панель телевизора. Оборвав на полуслове вещающего о чем-то по-утреннему бодрым голосом диктора, экран погас. На пол посыпались осколки. В наступившей темноте, не обращая внимания, что ступает по осколкам, не замечая, что режет в кровь босые ступни, Оуэн подобрал лишившуюся головы черепаху и поставил на место.
– Не помню, чтобы приглашал гостей… – недовольно бросил он в темноту, – но раз уж ты здесь… может, хватит исподтишка шпионить за мной?
Направившись к бару, спросил:
– Тебе налить?
Не интересуясь, что именно будет пить ночная гостья, сделал два скотча
Гостья протянула руку за скотчем, чуть пригубила, не поблагодарив за внимание, поставила обратно.
Оуэн усмехнулся, сейчас ему было не до любезностей.
– Так вот что за «сторож» сторожит моего любимого братишку? – не скрывая своей иронии, обратился он к ней, но тут же сорвался:
– Тупица! Идиот! Безмозглый недотепа! Как он мог согласиться? Добровольно надеть на себя эти вериги… Ради чего?!
Снимая норковое манто, гостья чуть повела плечом в ответ и усмехнулась ему не менее иронично. Он хмыкнул.
– Сколько яда… Сейчас я растаю от твоего кислотного взгляда!
Роскошная брюнетка с чувственным ртом и яркой фиолетовой прядью в гладких, прямых волосах скользнула в его объятия. Откровенно прильнула к нему соблазнительным телом. Руками обняла за шею.
– Неужели и как снять их… знаешь? – саркастично заметил Оуэн, отрывая ее от себя.
Получив вместо ответа пощечину, грубо оттолкнул женщину. Потрогал щеку.
– А, если я обижусь? – спросил холодно.
Гостья проигнорировала недвусмысленную угрозу в его голосе. Устроившись у него на коленях, снова обняла за шею, с милой непосредственностью подула на покрасневшее место, игриво чмокнула. Прошептала в самое ухо:
– Убьешь вестника – так ничего и не узнаешь!
Оуэн снова отодвинул ее от себя, заглянул в бесстыжие глаза. Эта змея могла и обмануть!
А та продолжила:
– Мне было позволено свернуться на подушке маленькой змейкой и украсть чужой сон! Он предназначался тебе! Но… – она надула губы, – я расскажу его… после!
Понимающе усмехнувшись, он склонился к ярко накрашенным малиновым губам, поцелуем выплачивая первый «взнос» за будущую информацию. Взглядом знатока оценив вечернее, для куртуазных вечеринок, платье ночной гостьи, поинтересовался, не собирается ли она пригласить его куда-нибудь в качестве эскорта? Догадавшись по ироничной окраске вопроса о его нежелании сопровождать ее, та томно огляделась вокруг.
– Не хочу никуда идти! Хочу здесь, у тебя! – тоном избалованной девочки выразила она свое желание.
Проследив за ее взглядом, Оуэн как-то по-новому взглянул на свою шикарную холостяцкую берлогу. Он любил пространство и свет. Высокие окна с вертикальными жалюзи, меняющие в зависимости от угла поворота освещение просторной комнаты по его желанию. Белый паркет, черная мебель. Сероватый камень стен. Стекло и металл барной стойки, отгораживающей кухню от остального помещения. На противоположной стене большое художественное панно.
Лист тонкой жести с выдавленными на нем лицами. Маски человеческих эмоций, что в предрассветной тьме казались дьявольски-насмешливым гротеском с лиц грешников, томящихся в аду. За балконной дверью сад на крыше и бассейн. Его взгляд задержался на медной ванне у окна, стоящей львиными лапами на вделанном в пол малахитовом блюде с отверстиями для слива – единственное яркое пятно, нарушающее однообразие бело-черно-стальной гаммы стиля.
Создавая себе настроение, Оуэн поколдовал немного возле аппаратуры, поставил диск. Набирая силу, из колонок «Harman/kardon» зазвучали, заполняя собой пространство, вдохновенные мужские голоса, воспевающие хвалу Господу, которого он презирал. Глаза Оуэна сверкнули лукавым коварством. Ему нравилось заниматься похотью под возвышенные песнопения грегорианских хоралов, призванных возносить душу до небес – это придавало его животной страсти волнующую остроту.
С легким полупоклоном, в приглашающем жесте «выбирай где» он развел руками. Она выбрала стойку бара, смахнув на пол прозрачную вазу с белыми лилиями. «Ехидна…» Он подсадил ее на столешницу из гевеи. Соблазняя его, женщина разлеглась на ней в бесстыдной, вызывающе чувственной позе. Схватив соблазнительницу за волосы, он запрокинул ей голову и впился нетерпеливым поцелуем в горло, вырвав у нее протяжный, сладострастный стон.
Из всех мужчин, с которыми она спала, он один умел балансировать на этой тонкой грани – не скрывая своей силы, но и не опускаясь до банальной грубости. Ее неудовлетворенное тело жаждало его ласк.Под шум льющейся воды, смывающей с их тел запах страсти, прижавшись друг к другу, они стояли в душе. Привстав на цыпочки, чуть касаясь губами уха, гостья шептала ему слова, ради которых он позволил ей остаться. И то, что он узнал, добавило серебра в ярко вспыхнувшие глаза Оуэна. Вместо ответа что-то рыкнув, он наградил вестницу долгим искренним поцелуем.
С трудом оторвавшись от его губ, та с жаром выдохнула. За этот поцелуй она готова была предать всех! Оуэн усмехнулся, услышав ее признание.
– В таком случае, почему бы тебе не вернуться обратно и не выколоть ему глаза? Хочу, чтобы эта тварь, наконец, перестала подглядывать за нами! – предложил он, заматывая полотенце вокруг бедер.
Сердитое шипение за спиной послужило намеком на еще одну пощечину. Оуэн рассмеялся.
– Ладно, ладно, я пошутил! Не злись!
Снова становясь джентльменом, в знак примирения закутал ночную гостью в свой махровый халат. Пока сушил волосы, та с любопытством, открывая и закрывая флаконы, перенюхала всю его парфюмерию. Пшикнула себе на запястье туалетной водой. Принюхалась. Запах, сначала холодный и строгий, теплея на ее коже, распустился насыщенной гаммой. Чувственной силой дикого зверя. Ароматом обольщения.
Сделав вид, что не заметил томной поволоки, появившейся в ее глазах, Оуэн пошел одеваться. Она проводила его обнаженную фигуру ненасытным взглядом.
Услышав за спиной смех, он вопросительно покосился через плечо.– В твоей гардеробной могла бы разместиться небольшая китайская деревенька! Зачем тебе столько нарядов? Ты же не женщина! – довольно ехидно высказалась гостья, последовав за ним.
Высокомерно изогнув бровь, Оуэн отвернулся, молчанием выражая презрение к подобного рода замечаниям. Рассмеявшись снова чарующим, сбивающим с пути смехом, она игриво прижалась к его спине, заскользила руками по его груди.
– Сейчас я буду занят… – задумчиво решая, какую выбрать рубашку, холодно заметил он, останавливая шаловливое движение ее рук на своем животе.
Вздохнув с легким сожалением, ночная гостья ушла, не попрощавшись. По-английски.
43 глава
– Да я просто волшебник какой-то! – весело воскликнул Оуэн, с интересом разглядывая мальчика.
Перед ним стоял Имонн Байя, немного взъерошенный, растерянно озиравшийся по сторонам.
– Ну же, дружок, не молчи! Скажи что-нибудь… – он хлопнул в ладоши, подбадривая его.
Но тот молчал, продолжая озираться.
– О, нет! Только не говори мне, что ты немой! – едко заметил Оуэн, начиная терять терпение. – Этого… я не переживу!
Ему все-таки удалось привлечь к себе внимание. Спохватившись, мальчик нервно пригладил волосы. Поклонился с учтивостью средневекового пажа.
– Простите, милорд! Что прикажете! Для меня честь…
– Бла… бла… бла… – перебил его Оуэн. На лице отразилась досада. – Ты же подросток?! Тебе всего шестнадцать! Вот и веди себя, как обычный мальчишка! А то заладил: «чего изволите», «слушаю и повинуюсь»…
Засунув руки в карманы брюк, с недовольным видом стал расхаживать по своему далеко не маленькому кабинету. Серый костюм Оуэна из натурального китайского шелка с эффектом хамелеона, меняя цвет, то становился темно-лиловым, то начинал отливать зеленым с золотом. Тонкая кашемировая водолазка и черные туфли дополняли элегантность наряда.
Он подошел к окну. Вернее, к стене из стекла. Глянул вниз. Просыпающийся внизу город позолотили первые лучи солнца. На такой высоте создавалось иллюзорное впечатление, что весь мир лежит у его ног. «Весь мир… это так скучно!» – усмехнувшись, пожал он плечами. Офис кампании занимал несколько верхних этажей небоскреба на Уолл-Стрит. Кампания «Lambert Ocean & Co» принадлежала ему, как и треть всех активов международного торгово-промышленного альянса, куда она входила. Шибан, что называется, трудились в поте лица своего, чтобы их господин мог жить, как привык, – на широкую ногу. На очень широкую ногу.
Оуэн повернулся к мальчику и взгляд его слегка потеплел. Не понимая, чем не угодил хозяину, тот не сводил с него виновато-просящих глаз.
– В твоем возрасте мальчишки такие несносные! Все время дерзят! Спорят! Всюду суют свои любопытные носы! И вечно ищут приключений на свои тощие задницы, и некоторые… находят! – Оуэн подошел к нему, потрепал по щеке. – Давай, дружок… попробуй еще раз!
Мальчик, наконец, понял, что от него хотят, кивнул головой. Взъерошив себе волосы, засунул руки в задние карманы джинсов, задиристо вздернул плечи.