Брусника созревает к осени

Ситников Владимир Арсентьевич

Славке нравилось, что с ним разговаривали как со взрослым. Да ещё Верхоянская нахваливала его без всякого удержу.

– Жалко, зима кончается, поздно мы познакомились, – А то бы я подсказала, чтоб вас в юношескую сборную района включили. Да и в областную можно. Могли бы на республиканские соревнования попасть.

– Ну скажете, – растерялся Славка от неожиданных похвал.

Люция Феликсовна, как со взрослым, заговорила с ним о том, что давно подбивает здешних начальников-ретроградов оборудовать освещённую лыжню, чтобы вечером можно было молодёжи всласть

покататься, отдохнуть и размяться после сидячего дня.

– Как думаете, школьникам нужна такая лыжня? – спросила она.

– Конечно, – откликнулся Славка, – Я вечером уже в темноте с дистанции возвращаюсь, а тут бы катался себе.

– Тогда бы таких лыжников, как вы, было ещё больше, – подхватила она.

Славке было лестно, что Верхоянская разговаривает с ним на равных, словно от его мнения что-то зависит.

– Не хотят они признавать селян, – вздохнула Люция Феликсовна, – Как будто мы люди второго сорта. Смешки да улыбочки: «Силос-навоз. Хвосты коровам крутите».

Совхозу «Пестерёвский», который занимался луговодством на выработанных торфяниках, имел скотные дворы, силосные траншеи, конечно, трудно было похвастаться другими запахами. Но большинство механизаторов торфопредприятия – машинисты комбайнов, шофёры, экскаваторщики, ведь тоже вышли из деревни. Почему-то они-то замечают только силос-навоз.

Это Верхоянскую возмущало.

Директор совхоза Иван Иванович Сунцов седой, немало поживший и давно руководивший хозяйством к выпадам торфозаготовителей относился спокойно. Вёл дело без особого шума. Цели он ставил понятные и простые.

– Будет совхоз работать нормально, если решить проблему пяти крыш: чтоб коровники не текли, зерно, техника, фураж, удобрения были под кровом. На крышах экономить нельзя – много потеряешь без них. Скупость боком выйдет.

И в совхозе к зиме всё было прибрано, укрыто.

Ивана Ивановича кроме крыш интересовали вроде бы отвлечённые от прямых хозяйственных проблем явления. Он был согласен с великим Монтескье, который утверждал, что власть климата есть первая из властей. Все умнейшие замыслы размокают в дождях, засыхают от обильного солнца. Идеальных условий не бывает. Надо предвидеть погоду, знать закономерность в чередовании засушливых и мокрых лет, если она существует.

Иван Иванович за многие годы директорства вычертил синусоиду вятских дождей, которая красовалась в его кабинете. Когда заходила речь об этой синусоиде, он загорался и готов был толковать об этой закономерности часами.

– Какие перспективы открываются! – поднимал он вверх указательный палец, – Если знать заранее, какое будет лето, можно хозяйствовать уверенно, без промашки. В сухой год сеять засухоустойчивые культуры, а в мокрый – наоборот. И жить стало бы легче. Думы и планы крестьянские меняются в зависимости от погоды: дождя, ветра, засухи, снегопада.

Начальство считало Ивана Ивановича странным человеком, не очень удобным при внедрении всяких злободневных починов и новаций, когда – кровь из носу – надо было чётко и быстро раскочегарить новоявленное движение типа: «Девушки, за

руль!», «Лучший способ уборки – раздельный», «Долой травополье!». Некоторые, вроде «Долой травополье!» – вообще Пестревского совхоза не должны были касаться, потому что травами они и призваны были заниматься с учётом своей специфики. Но и их пытались прижать.

Первый секретарь Медуницкого райкома партии Илья Филиппович Кладов исповедовал распространённый лозунг: «Нет таких преград, которые бы не одолели большевики» и, обычно, ссылки на трудности не принимал. Пробойностью и настырностью добивался своего: заасфальтировал улицы Медуницы, заставил райпотребсоюз сносно наладить торговлю и общепит, считал, что везде упорством можно достичь успеха. Требовал, «строгал» нерадивых. Податливые подчинялись, неподатливые уходили.

По внешнему виду Кладов соответствовал своему взгляду: носил усы под Чапаева, галифе и сапоги. Конечно, надо бы для цельности портрета ещё шашку на бок и коня. Но и уазик первого секретаря не хуже коня гонял по району.

В ту дождливую осень вызрел расписанный газетами почин о применении для уборки полеглых хлебов всяких приспособлений: чтоб не вязли комбайны на раскисшей почве, некоторые ухитрились оснастить их гусеницами и даже железными листами – пенами. Конечно, этот опыт надо было пробивать.

Заглянул Кладов в Пестерево.

– Эх, дожди, дожди, – вздохнул он, зайдя к Сунцову.

– Да, дожди, дожди, – повторил Иван Иванович. – У меня был всего один дождь. Начался 20 мая, а кончился 20 сентября.

– Значит, сам бог тебе велел, Иван Иванович, применить новенькое. Хлеб-то гибнет. А хлеб губить это преступление.

Иван Иванович выровнял стопку бумаг на столе, пригладил седые волосы. Он всё продумал, просчитал и пришёл к выводу, что от нынешних усовершенствований урон будет больше, чем выгода.

– Думал я об этом, Илья Филиппович, со счетами в руках, – сказал он глухо, зная, что одобрения его суждения не получат. – Зачем выгибать коромысло в обратную сторону? Навеска всех этих приспособлений приведёт к перегрузке двигателей. На будущий год технику эту придётся списать. И выйдет это дороже, чем с такими муками убранный хлеб. У нас овса двести га осталось. Мы его по застылку смахнём на корм скоту – и вся недолга.

Илья Филиппович Кладов обиделся. Он рассчитывал, что в Пестеревском совхозе почин подхватят. Тогда можно будет отрапортовать в обком партии, что убирают в Медунице хлеб, несмотря на непогодь благодаря тому, что обули комбайны гусеницами.

– Эх, всё на нервах. С таким трудом, а ты… – вздохнул Кладов.

Дёрнуло Ивана Ивановича вставить своё суждение:

– У кого нервы слабые – нельзя сельским хозяйством заниматься, – сказал он.

Кладов побагровел:

– Ретроград, – обозвал он Сунцова. – Прогрессивное не понимаешь.

Слова Сунцова о нервах были последней каплей, переполнившей чашу кладовского терпения.

Он и до этого знал, что давить на Сунцова бесполезно. Крепкий орешек. Не поддаётся. Выговоров он не боится, наград не ждёт.