Брусника созревает к осени

Ситников Владимир Арсентьевич

Уполномоченный Медуницкой милиции Дудин, вызванный к месту преступления, заметил, что следы ведут не только к туалету, но и к веранде. Чётко отпечатались на мокром снегу подшитые подошвы валенок, следы сапог и даже то, что каблуки были стоптаны влево, тоже заметно. Оказалось много следов маленьких.

Наверное, лейтенант Дудин был хороший детектив, потому как знал, что надо делать: он пошёл в школу и во время уроков пересмотрел всю детскую обувь, оставленную в раздевалке. Чёрные подшитые валенки, у которых была подошва, как нарисованный лейтенантом след, оставленный в снегу, принадлежали пятикласснику Кирке Канину. Третьеклассникам Данилу Вяткину и Додику Сулейманову – следы от ботинок.

Значит, ворами были они.

Первым вызвали Кирку. Он долго запирался, говорил, что в этот день его не было в Торфяном. Сулейманов и Вяткин заплакали и сознались, что были в доме инженера Самосадова, потому что их заставили идти туда Канин и Ворожейкин. А сами они совсем не хотели воровать. Кирку тоже припёр к стене лейтенант Дудин, доказав, что был тот в Дергачах да и следы на снегу от его скособоченных валенок доказывали это.

– Вот ещё отпечатки пальцев на стекле сниму, – пообещал Дудин.

Анна Герасимовна не стала разбираться в тонкостях, с кем ходил воровать инженерово вино Кирка. Она так оттаскала сына за волосы, таких навешала подзатыльников, так испинала ногами, что Кирка выл, стонал и катался по полу, божился, что никогда не воровал и воровать не станет. Запоминающийся был у него Новый год.

Сорвалось у Анны Герасимовны, может быть, самое приятное и романтическое знакомство и новогодняя встреча, так что расправлялась она от всего сердца. Досталось и деду Герасиму.

– Шатаешься чёрт знает где, и не знаешь, что из внука ворина растёт, – орала Анна на отца, – Чтоб с этого дня ни на шаг не оставлять. Куда ты, туда и он. Ясно?

– Говорят ведь: плохо не клади – в грех не вводи, – пытался оправдать внука дед Герасим, но от дочери получил такую нотацию, что раскаялся в заступничестве.

– Виноват. Не доглядел. Исправлюсь, – заверил он.

Он знал: дочери перечить – себе дороже. Характер у неё горячий, нрав крутой. Не в него.

Отцовские валенки Ворожейкина тоже были найдены. Но главного вора лейтенант Дудин допрашивал только после Нового года. Ворожейкин всё отрицал, а мать всячески оправдывала его, говоря, что Мишка послушный парень и никогда не был замечен в кражах. Видимо, из-за этого заступничества у Мишки не пропала охота красть и он, в конце концов, угодил в колонию за грабёж сельского магазина. Потом ещё раз. И куда-то исчез из Дергачей большой умник Ворожейкин.

Кирка же долго помнил этот Новый год. Говорили, что кража произошла в ночь под Рождество. Кирка даже прочитал рассказ Гоголя «Ночь перед Рождеством», но там было про другое, как Солоха мужиков по мешкам расталкивала. Там всё было весело.

Конечно, в Дергачах стало известно, что сын Анны Герасимовны обворовал инженера Самосадова. Испортилось настроение и у инженера, и у Анны. Не удалось им вместе встретить Новый год. В общем, Кирка разрушил мамино счастье.

И над Анной Герасимовной прогремел гром. Работала она чётко и быстро. Сразу сообразила, что водку разливать можно по-разному: если мерный стакан с делениями по названию «аршин» наклонить от себя, то посетителю покажется, что налито из тютельки в тютельку, хотя Анка-то знала, у неё на десяток делений меньше – 90, а может, даже 80 граммов. Но разве на такие мелочи смотрит великодушный развесёлый слегка влюблённый в миловидную буфетчицу посетитель?! А по десятку граммулек набиралось немало. Сумочка у Анны Герасимовны вспухала от внеплановых мятых рублевок, пятёрок, трёшек. И можно было жить припеваючи и припиваючи.

Однако нашёлся занудливый ревизор, которого не очаровали Анкины щёчки с ямочками и прибаутки. Незатейливые хитрости он сходу разгадал. Посидев часа полтора в «Закуске», он сочинил такой акт, что в пору садить за решётку лихую буфетчицу.

Анна Герасимовна

устроила гам со слезами, акт подписывать отказалась наотрез, сказав, что это клевета и тут же подала заявление об уходе из «Закуски», раз такие недоверие и придирки.

Завсегдатаи «Закуски» жалели весёлую разбитную буфетчицу и даже написали оправдательное письмо. В общепите махнули рукой на зловредный акт, поскольку хорошо знали мудрую житейскую поговорку: стоять у воды да не напиться…

Анна Герасимовна решительно порвала с общепитом, ушла работать проводником и в конце концов удостоилась фирменного поезда «Вятка», и ничуть не жалела о «доходном месте» в «Закуске».

Теперь она одевалась ещё моднее, потрясный – под блондинку носила не то начёс, не то парик, и вообще ощущала себя в ином привилегированном мире, где жилось ей весело и широко. Была она в курсе всех областных и столичных слухов и новостей, поскольку возила в поезде людей значительных, высокого ранга.

Возвращалась из очередного рейса с сумками в руках, где чего только ни было. Кормила до отвала, обстирывала своих мужиков – Кирку и отца Герасима Савельевича – и опять исчезала на полнедели, а иногда на неделю-другую. Могла сгонять на юга в другом фирменном поезде, чтоб поваляться день-другой на морском пляже. Когда везде друзья и поклонники, ничего невозможного не бывает. Жаль только, что мечту об инженере Самосадове развеяла жизнь.

Иногда Анна Герасимовна появлялась дома в сопровождении поездного кавалера, и тогда Кирка ходил злой, угрюмый, отвечал резко и плевал особенно зло и метко.

Красивая, с навитой белой куфтой, стройная, упругой гордой походкой прогуливалась бывшая «Анка-пулемётчица» по главной улице Дергачей. Соседки косились на неё и её нового хахаля, шептались вслед. Вслух говорить боялись. Анна Канина обладала характером решительным, нравом хамовитым, а языком острым, как бритва.

Кавалер, нежно поддерживая её под локоток, заходил в промтоварный магазин, покупал духи, туфли, которые облюбовала Анечка, выпрашивал с переплатой коробки конфет и шампанское. Конечно, из-под прилавка.

Учительница-пенсионерка Нина Ивановна, помнившая Анну Герасимовну Нюркой, отвлечённо и уклончиво говорила:

– Красивые люди вызывают симпатию, но не всегда оправдывают её.

Сама Анна Герасимовна наоборот, считала, что оправдывает, поскольку себя почитала человеком добрым, щедрым и, конечно, бесстрашным. Отчасти так оно и было. Конечно, она была самокритичной по отношению к себе, когда речь заходила о сыне, которого, по её словам, воспитывает заочно, издаля. Так ведь она и сама получила такое же заочное воспитание, так как батя пребывал в местах не столь отдалённых и наставления посылал в нечастых письмах.

Поезд для Киркиной матери был вторым домом, а может, даже первым, более желанным и привычным, чем жалкий «Дом с привидениями».

Кирка не знал, кто его отец. Мать не распространялась на эту тему, а дед говорил, что появился Кирка случайно между пьянками. Кирка жил не задумываясь. Ему нравились маманины анекдоты и истории с душком.

Дед Герасим – кудрявый седой, как отцветший Иван-чай, любил гостей и вовсе не огорчался из-за появления очередного дочкиного поклонника. С новым человеком можно было отвести душу в разговоре, послушать всякие бывальщины. Кроме того, заезжий кавалер, показывая свою щедрость, несчётно ставил на стол разных вин и водок вплоть до редкостной «Столичной». Как правило, о себе заезжие кавалеры говорили загадочно и неконкретно, больше распространялись о любви к Анне Герасимовне, само собой разумеется, с первого взгляда. Один – весь в наколках, с изборождёнными морщинами щеками и лбом, не желая ворошить, наверное, не очень доблестную биографию, повторял: