Брызги шампанского. Дурные приметы. Победителей не судят
Шрифт:
Затолкав наконец пакет в узкую щель ящика, он опустил сверху крышку, не столько из аккуратности, сколько желая затянуть время, но понимал, что никуда ему не деться, выходить из дома придется. И он, стараясь сохранить на лице выражение спокойное и беспечное, шагнул вниз. «Авось пронесет», — успел подумать.
Евлентьев уже ступил ногой на площадку, уже хотел было повернуть на следующий пролет лестницы, но почувствовал, что не сможет этого сделать — он просто уперся в грудь длинного парня.
— Торопишься? — спросил он.
— Не
— И словечка не обронишь? — Парень явно навязывался на ссору. — И сигареткой не угостишь?
— Не курю. У меня другие недостатки.
— Поддать любишь? — раздался насмешливый голос сзади.
— С хорошими ребятами почему и не поддать, — усмехнулся Евлентьев, пытаясь смягчить разговор, подавить в себе чувство опасливости, которое овладевало им все сильнее. Неожиданно он обнаружил, что стоит в плотном кольце, что двое крепко держат его за руки, один оказался за спиной, а самый длинный, ткнув кулаком в солнечное сплетение, ощупывает карманы.
Евлентьев рванулся, присел, чтобы сбросить с себя парней, повисших на руках, но тут же получил сильный удар в лицо. Следующий удар пришелся в челюсть, потом под глаз. Сознание дрогнуло, поплыло, скорее всего от удара в челюсть.
Евлентьев понял, что его попросту избивают, причем все четверо. Длинный уже не шарил в карманах, видимо, убедившись, что там ничего не найдет. Руки Евлентьева оказались свободны, и он, изо всех сил ухватившись за перила, попытался вырваться из кольца. Это ему удалось, он сбежал на несколько ступенек вниз, но там его настиг Длинный.
Потом уже, вспоминая подробности этой схватки, Евлентьев так и не смог четко определить, когда же у него в руке оказался газовый баллончик. Скорее всего это случилось, когда длинный уже на нижней площадке нанес очередной удар по голове — у него в руке оказалась какая–то железка. И тогда Евлентьев, не колеблясь, брызнул ему в лицо струей газа. Длинный замер на какое–то время, потом вдруг заорал, широко открыв рот, и Евлентьев направил струю прямо в этот рот и нажимал, нажимал кнопку баллончика в нескольких сантиметрах от истошно орущего рта. К ним на площадку сбежали оставшиеся трое, и Евлентьев, оставив длинного, успел все–таки брызнуть в направлении каждого из них. Парни отшатнулись, прижали руки к глазам, и тогда Евлентьев, не теряя ни секунды, бросился вниз, в дверь, на улицу.
Оглянувшись через некоторое время, он убедился, что за ним никто не гонится, и перешел на шаг. Пересек один двор, углубился во второй, в третий. Уже стемнело, и найти его после всех метаний уже вряд ли было возможно.
Идти на станцию побоялся — его могли ждать на платформе. Во всяком случае, если парни бросились преследовать его, то прежде всего они подумали бы о станции. И Евлентьев, выскочив на Можайское шоссе, принялся останавливать машины, идущие в сторону Москвы-. Но все проносились мимо, те, кто промышлял извозом, уже разъехались.
Наконец остановился потрепанный «жигуленок».
— В
Водитель оказался пожилым, распаренным от жары толстяком.
— Платить будешь — поедем…
Не уточняя, сколько надо платить, куда ехать, Евлентьев упал на сиденье рядом с водителем и захлопнул дверцу.
— Не догнали? — спросил толстяк, трогая машину.
— С чего это ты взял?! — отшатнулся Евлентьев.
— Какой–то ты запыханный, какой–то ты… Чуток перепуганный. Или я ошибся?
— Ошибся, батя, крупно ошибся.
— Виноват, — благодушно согласился водитель; — Куда едем?
— К Белорусскому вокзалу, — брякнул Евлентьев и тут же пожалел. — Хотя нет, к Киевскому… Чего это я… Конечно, к Киевскому.
— За полсотни довезу. Пойдет?
— Куда деваться…
— А к Белорусскому доберешься на метро.
— Да не надо мне к Белорусскому! С чего ты взял?! Не надо так не надо, — пожал полными плечами водитель. — Мое дело баранку крутить.
— Вот и крути!
— Слушаюсь, начальник! — весело сказал водитель. — А за грубость десяточку накинешь… Лады?
— Не обижайся, батя, — Евлентьев похлопал толстяка по массивной коленке.
К Белорусскому вокзалу Евлентьев добрался, как советовал водитель, на метро. Получилось даже быстрее. К тому же его охватило какое–то странное чувство — хотелось все время путать следы, сбивать с толку преследователей, которые, возможно, все еще идут за ним, чтобы узнать, где он живет, и расправиться при удобном случае. Поэтому Евлентьев даже проскочил одну остановку, вышел на «Новослободской» и тут же, перебежав на другую сторону платформы, успел впрыгнуть в двери поезда, идущего в противоположном направлении. И только после этого вышел на «Белорусской».
Киоски еще работали, и Евлентьев, не скупясь, купил за тридцать пять тысяч рублей бутылку «Смирновской», настоящей, российской «Смирновской», а не какой–то заокеанской подделки. Слишком много на него сегодня навалилось событий, чтобы вот так просто спустить их, не осмыслив, не освятив стопкой–второй.
Когда он вошел в дверь рядом с булочной, Варламов, едва увидев его, тут же заорал радостно, бросился ставить чайник, смахивать со стола кисти, краски, крошки. Видимо, тяжело давалась ему рабочая усидчивость, и он искренне радовался каждому поводу отложить кисти, перевести дух.
А Евлентьев молча поставил бутылку на стол, молча разделся, бросив куртку на ворох бумажных рулонов, подшивок довоенных журналов, на обломки старых роялей, буфетов, кушеток, которые Варламов подбирал, обходя время от времени ближайшие свалки.
— Ты как? — спросил Варламов, пылая щечками. — Чайку маханешь? Махани чайку–то, махани!
— Да махану, — Евлентьев тяжело опустился на диван, тоже когда–то подобранный во дворе этого громадного дома. — И не только чайку.
— А, понял… Перебиты, поломаны крылья, нет в моторах былого огня… Так?