Брызги шампанского. Дурные приметы. Победителей не судят
Шрифт:
Попетляв по дворам, Самохин наконец пристроился у ржавых гаражей и остановился.
Заглушив мотор, он некоторое время сидел молча, наблюдая, как жильцы убирают мусор, оставшийся после зимы. Старушки скребли не просохшую еще землю, стараясь собрать в кучу перемерзшие листья, консервные банки, пластмассовые бутылки. Одна из старушек пыталась поджечь эту кучу, подсунув под них сырую газету, но мусор не загорался, и только жиденький дымок поднимался к голым еще деревьям.
Евлентьев молчал, не чувствуя себя вправе заговорить первым, искоса поглядывал на Самохина. Наконец тот повернулся к нему,
— Ну–ка, покажи, как тебя отделали… Ничего, узнать можно.
— Вчера вечером ты узнал бы меня с трудом.
— Человек, которому ты доставил пакет, позвонил мне и сказал… Все в порядке, дело сделано. Правда, в подъезде произошла стычка, остался труп. Он спросил у меня — не мой ли человек этот труп оставил?
— Не понял? — отшатнулся Евлентьев. — Какой труп? Чей труп?
— У тебя есть газовый баллончик? — спросил Самохин, продолжая наблюдать за старушками, безуспешно пытающимися навести порядок во дворе.
— Есть.
— Вчера он был с тобой?
— Да.
— А ну–ка покажи!
Самохин задавал вопросы так быстро, что Евлентьев едва успевал отвечать.
Невольно включившись в этот быстрый разговор, он механически вынул из кармана баллончик. Самохин бегло осмотрел его и вернул Евлентьеву.
— Все ясно… Нервно–паралитический. Такие баллончики запрещено не только носить при себе, но даже иметь дома под подушкой. Мужик, которого ты опрыскал, умер там же, на ступеньках в гидъезде. Ты еще не выехал из Одинцова, а он уже был мертв.
— Так — протянул Евлентьев. — Это что же получается, что ты убийца, тебя ищет милиция, ищут дружки этого покойника. Получается, что появляться тебе нельзя не только в самом Одинцове, но и в районе Белорусского вокзала, потому что там всегда полно жителей из этого городка. Составлен твой словесный портрет… Рост, внешность, возраст…
— Получается, — продолжал тянуть Евлентьев, пытаясь осознать все, что сказал ему Самохин. — Получается, что…
— Тебе нельзя больше ходить в этой куртке, в этой шапочке… Тебе надо купить темные очки и сходить в парикмахерскую. Иначе дружки этого покойника опознают тебя мгновенно. Дадут показания. И все их слова будут иметь юридическую силу. Ты когда–нибудь привлекался к уголовной ответственности?
— Что?
— Тебя судили? Ты сидел?
— Ты что?!
— Виталик, давай договоримся… Я задаю вопросы, а ты отвечаешь. Ты задаешь — я отвечаю. А лишних слов мы с тобой произносить не будем. Не будем материться, вскрикивать, постанывать, попукивать… Договорились? Единственно, на что хватило Евлентьева, так это на слабый кивок.
— Отлично. Повторяю — ты сидел?
— Нет.
— И не привлекался?
— Нет. А почему обо всем этом ты спрашиваешь?
— В этом подъезде на перилах остались отпечатки твоих пальцев. Помнишь, какие там перила? Железные уголки, покрытые пластмассовой лентой. Вот на этой ленте все и отпечаталось. Хмыри, которые пристали к тебе, оказались не такими уж и дураками — они тут же блокировали лестничный пролет, а когда подъехала милиция, снять отпечатки с этих перил не составляло никакого труда. Теперь тебе нельзя вести себя плохо… Даже если попадешься на карманной краже, даже если украдешь бутылку водки из киоска и тебя задержат… Твои пальчики тут
— А кто я есть на самом деле? — спросил Евлентьев, даже не понимая собственного вопроса.
— Убийца, — негромко, без выражения произнес Самохин.
Евлентьев повернулся к нему и только сейчас заметил, что тот вряд ли спал в эту ночь. Щетина на подбородке, мешки под глазами, даже сама кожа лица выглядела усталой. Руки Самохина тяжело лежали на руле, на Евлентьева он почти не смотрел, и казалось, его больше интересовал костер у старушек, который наконец разгорелся, и слабое пламя принялось лизать пластмассовые бутылки из–под воды, из–под водки, из–под каких–то масел.
— А ну–ка дай сюда свое оружие! — сказал Самохин. И, взяв у недоумевающего Евлентьева черный цилиндрик, вышел из машины. Подойдя к костру, он бросил туда баллончик. Взрыв раздался, когда Самохин уже сидел в машине. Старушки вздрогнули, залопотали что–то по–своему, опасливо глядя на разбросанный костерок.
— Зачем? — спросил Евлентьев.
— Улика… Теперь, старик, тебе всю жизнь придется заниматься только одним — уничтожением улик. Ты будешь всю жизнь уничтожать их дома, на улице, в магазинах, постоянно и неустанно, постоянно и неустанно.
— Понял, — кивнул Евлентьев. У него было такое ощущение, будто прямо у ног вдруг неожиданно разверзлась темная пропасть, и он не может сделать назад даже шага, под ним осыпается земля, летят вниз мелкие камешки, а его ботинки уже скользят, скользят вниз.
— Не все ты понял, старик, не все… Я ведь тоже подзалетел.
— А ты почему?
— Я послал человека, а мой человек совершил убийство. Не за тем ли я его и посылал? Что мне отвечать господину, который живет в этом доме? Не думай не отвечай… Эти ребята берут меня за яйца, подвешивают к суку и спрашивают — кто убил? И уточняют, что висеть я буду долго–долго… Что мне им ответить, старик?
— Скажи, что твой человек здесь ни при чем.
— Правильно. Молодец. Мыслишь здраво. Я так и сказал.
— А они?
— Проверим, говорят.
— Что же делать?
— Ты помнишь, что мы отвечали на этот вопрос, когда пацанами были? Помнишь?
— Что–то не очень…
— Когда кто–то спрашивал, что делать, мы отвечали — пердеть и бегать. Очень точный ответ. Нам с тобой в ближайшее время и предстоит заняться именно этим.
— Похоже на то, — согласился Евлентьев, но неуверенно, без убежденности, будто все еще в чем–то сомневался, не до конца верил. Это его настроение сразу почувствовал Самохин.
— Да? — Он остро глянул на Евлентьева. — Тебе что–то непонятно? Послушай меня. Жизнь, которой ты наслаждался еще вчера, кончилась и больше не вернется.
Ты не сможешь торговать в электричках, потому что тебя опознают в первый же день. Не сможешь больше шататься по Белорусскому вокзалу, тебе придется подбирать другие станции метро, другие вокзалы, другие троллейбусные и трамвайные маршруты… Согласен?
— Похоже на то, — повторил Евлентьев. Его не оставляло ощущение, что Самохин говорит не главное. Да, он убедительно обрисовал положение, в котором оказался Евлентьев, все это так… Но лишь в том случае, если тот мужик действительно умер… И он спросил, ломая течение разговора: