Брызги шампанского. Дурные приметы. Победителей не судят
Шрифт:
— Ну, наконец–то, старик! — воскликнул Самохин, похоже, искренне воскликнул. Он подхватил у Евлентьева сумку и поволок ее к своему «жигуленку».
Бросил на заднее сиденье, распахнул перед приятелем дверцу, усадил его, сам с размаха бухнулся на сиденье рядом и тут же тронул машину с места. Он, кажется, и не выключал мотора. Евлентьев только усмехнулся этой спешке — Самохин не хотел слишком долго стоять у этих ворот, лучше от греха подальше.
Евлентьев молчал, с улыбкой глядя на дорогу, склоняя голову то к одному плечу, то к
Прошел через испытания, можно и так сказать. И теперь имел право смотреть по сторонам с улыбкой понимающей и загадочной.
— Как отдыхалось? — спросил Самохин, не выдержав молчания.
— Ничего, нормально.
— Ты посвежел, поправился… Румянец на щеках играет.
— Трезвая жизнь способствует улучшению цвета лица.
— Да, теперь и я, кажется, в это поверю. Кормили ничего?
— Терпимо, — ответил Евлентьев, хотя мог бы выразиться более восторженно — никогда в жизни он так не питался, вполне возможно, что уже никогда ему и не придется питаться так обильно и разнообразно.
— Между прочим, — начал Самохин и замолчал, затеяв долгий обгон громыхающего грузовика, — между прочим, ты знаешь, сколько стоит десятидневная путевка в этот дом отдыха?
— Нет, не знаю, — ответил Евлентьев, но спрашивать не стал, хотя чувствовал — Самохин ждет этого вопроса.
— Пять тысяч долларов.
— Да, наверное, так она и должна стоить. Как у тебя, все нормально? — спросил Евлентьев, давая понять, что стоимость путевки его нисколько не потрясла.
— Более или менее, — Самохин ответил с заметной обидой.
— Та история заглохла?
— Она не скоро заглохнет, если вообще когда–нибудь заглохнет полностью, — проговорил Самохин с заметной назидательностью. — Но и продолжения не получила.
Пришлось немного поработать. Хотя труп… — Самохин помолчал, — труп все еще висит на тебе, — Представляю, — ответил Евлентьев, хотя понятия не имел, на что намекает Самохин, какую такую работу ему пришлось проделать.
— Что–то ты не очень разговорчивый, а?
— Отвык за десять дней.
— Что же, и поговорить было не с кем?
— Разговоры там не поощрялись.
— Ах да… Я и забыл.
Машина въехала на разбитые дороги Дорохова, некоторое время ковыляла по колдобинам, которые всегда появлялись после зимы. Пересекли железнодорожный переезд, вскоре свернули на Минское шоссе, налево, к Москве.
— Твой банк в порядке?
— Да, — кивнул Самохин. — В порядке. Хотя возникли некоторые настораживающие моменты. Неприятности появились.
— Преодолимые?
— Да, преодолимые. С твоей помощью. Отдохни пока несколько дней, с девочкой своей пообщайся, к людям привыкни, к городу… А то, я вижу, в лесах ты маленько одичал… А потом встретимся, поговорим. Есть о чем поговорить.
— Накопилось? — спросил Евлентьев, не отрывая взгляда
— Есть немного… Вы там хоть последние известия слушали?
— Не до того было. Да и неинтересно. Главное я знаю, а подробности меня угнетают.
— Что же главное?
— Главное — это без подготовки, навскидку попасть в голову с пятидесяти метров.
— О Боже, — простонал Самохин. — По–моему, десять дней в лесу для тебя многовато.
— Нет, ничего… В самый раз.
— Хочешь повторить?
— Нет смысла. Я хорошо успевал, усвоил всю программу… Руководство дома отдыха было довольно моими успехами. Мне предрекли большое будущее.
— Если не сядешь, — жестковато усмехнулся Самохин.
— Правильно, они тоже так сказали… Говорят, далеко пойдешь, если, конечно, не сядешь. Они это всем говорили. И все соглашались. Мы там мало общались, но единение было полное. И духовное, и нравственное, и социальное.
Самохин внимательно посмотрел на Евлентьева, но ничего не произнес. Ему нечего было сказать. За словами приятеля стояло нечто такое, чего он не знал, но чувствовал — это не блеф. Евлентьев и в самом деле изменился, но Самохин еще не мог просчитать, в какую сторону, насколько. И как вести себя, не знал. И потому замолчал до самой Москвы, до Савеловского вокзала.
Уже пристроившись в ряд машин на площади, Самохин попридержал Евлентьева, собравшегося выходить.
— Подожди, старик… Разговора у нас с тобой сегодня не получилось…
Может, и к лучшему. Приходи в себя, выздоравливай.
— Я выгляжу больным?
— Нет, выглядишь ты прекрасно. Я о другом… Нам есть о чем поговорить.
— Догадываюсь.
— Это хорошо… Вот возьми. Я ведь обещал тебе гонорар за лесные испытания, — Самохин вынул из внутреннего кармана и положил Евлентьеву на колени пачку денег. — Здесь три миллиона.
— Балуешь, Гена, — усмехнулся Евлентьев, но деньги взял. Вся его предыдущая жизнь, бестолковая, суетная и нищая, приучила подчиняться старой поговорке: дают — бери, а бьют — беги. Когда ему предлагали деньги, он их брал, стараясь не задумываться над тем, когда и чем придется расплачиваться. — Так балуешь или приучаешь?
— К чему? — насупился Самохин.
— К хорошей жизни.
— К этому никого приучать не надо. Все уже приучены. Изначально. До рождения. Звонить мне не надо, сам тебя найду.
— Недельку даешь?
— Пусть будет неделька… После майских праздников встретимся.
— Майские праздники долгие, — Евлентьев вопросительно посмотрел на приятеля.
— Встретимся, старик, не переживай. Будь здоров.
— До скорой встречи!
Евлентьев вскинул на плечо сумку и, не оглядываясь, зашагал прямо к подземному переходу, темному и захламленному, к переходу, который вывел его прямо к квадратной арке. Дворами, мимо мусорных ящиков и завалов хлама, собранного жильцами после растаявшего снега, Евлентьев вышел на улицу Правды.