Брызги шампанского. Дурные приметы. Победителей не судят
Шрифт:
— Да примерно так.
— И я там оказался по твоей просьбе, верно? Тебе неудобно было перед каким–то большим человеком, помнишь?
— Да, было, — неохотно подтвердил Самохин.
— И я не просил тебя платить пять тысяч долларов за мое образование?
— Не просил.
— Продолжай, Гена.
— Хорошо, — Самохин смотрел прямо перед собой в лобовое стекло, и лицо его было осунувшимся, будто он за последние полчаса перенес суровые испытания. — Я понял тебя. Ты не просил у меня пять тысяч долларов и не должен их мне. Я не правильно поступил, напомнив
— Ничего страшного, — успокоил приятеля Евлентьев. — Так что там у тебя?
— Ты можешь мне помочь. Задание достаточно невинное… Надо припугнуть этого типа.
— Того, у которого крутые яйца?
— Да.
— А убивать его не надо?
— Нет, не пришло время.
— Но оно придет? — уточнил Евлентьев.
— Поживем — увидим.
— Хороший пошел разговор, — Евлентьев весело взглянул на Самохина.
— Его надо хорошо припугнуть. Для начала. Он должен понять, что играет с огнем. Что есть некая сила против которой у него нет защиты.
— В чем будет заключаться это припугивание?
— Ты расстреляешь окна его квартиры. Несколько выстрелов. Но можешь выпустить всю обойму. Так будет даже лучше. И он поймет, что ходит по лезвию ножа.
— По стволу, — поправил Евлентьев.
— Не понял?
— Он поймет, что ходит по стволу, — пояснил Евлентьев. — А как он догадается, что это ты его запугиваешь?
— Об этом я сам позабочусь.
— Когда?
— Сегодня.
— Нас учили, что нужна подготовка.
— Не всегда. Ты подъедешь ночью, бабахнешь по окнам и отправишься домой спать.
— Покажешь, где эта улица, где этот дом?
— Да, прямо сейчас.
— Но еще светло?
— Я покажу тебе его окна, — и Самохин тронул машину с места. — Мы к нему и поедем.
— Поедем, — слово это Евлентьев произнес каким–то равнодушным тоном, в которое не было ни согласия посмотреть, ни готовности стрелять. Он всего лишь согласился с тем, что Самохин куда–то поедет, а он, Евлентьев, будет при этом сидеть в машине.
Ехать пришлось достаточно долго.
Сначала машина свернула на эстакаду, по Новослободской Самохин добрался до Садового кольца, свернул направо, под Триумфальную площадь, а от Министерства иностранных дел направился к Киевскому вокзалу. Оказавшись на Дорогомиловской, он снизил скорость и метров через триста въехал во двор.
Дом был большой, добротный, в свое время квартиры здесь получали люди достаточно значительные или те, кто мог прикинуться значительным. С тех пор сменилось поколение, а то и два, и теперь в доме жили потомки тех влиятельных, уважаемых, заслуженных граждан советской эпохи. Эти были помельче, победнее, какого–то сутяжного толка. И «новые русские» без большого труда уговаривали их расстаться со своими квартирами, тем более что предлагали за них неплохие деньги.
После ремонта квартиры становились совсем хорошими и постепенно наполнялись жильцами солидными, неторопливыми, молчаливыми. За них все говорили машины, на которых они приезжали, — приземистые, бесшумные, с затемненными стеклами, машины, которые выдавали новый стиль жизни, закрытый
— Смотри, — Самохин показал рукой на угол дома. — Третий этаж. Видишь? Три окна выходят на эту сторону, три окна за углом. Не спутай только… Над его окнами бетонная лестница, видишь?
— Выйдем прогуляемся? — предложил Евлентьев.
— Ты что?! Мне здесь показываться?! Чему тебя учили?
— Стрелять.
— Окна запомнил?
— Вроде…
— Поехали, — и Самохин, не задерживаясь больше ни секунды, выехал со двора и помчался в сторону Кутузовского проспекта. Машина несколько раз дернулась, чуть было не заглохла, Самохин в спешке перепутал передачи, включил третью вместо первой, чертыхнулся, сзади раздался резкий осуждающий гудок, и мимо них, в десятке сантиметров промчался темно–зеленый джип.
— Ладно–ладно, катись, — проворчал Самохин. — Ну, так что? — повернулся он к Евлентьеву.
— Скажи мне, Гена, вот что… Ты уже расплатился со мной за эту стрельбу?
Или это был аванс?
— За эту стрельбу ты еще ничего не получил.
— А сколько получу?
— Тысячу долларов.
Евлентьев ничего не ответил, не торопясь, пересчитывал доллары в рубли, потом обратно. По его прикидкам, он должен был получить около шести миллионов рублей. Деньги неплохие, им с Анастасией при скромной жизни хватило бы на полгода без беготни по электричкам. Он уже хотел было согласиться, но не успел.
— Хорошо, полторы, — сказал Самохин, по–своему истолковав затянувшуюся паузу.
— Как скажешь, Гена… В рублях это десять миллионов, да? Но не будем же мы торговаться из–за таких пустяков. Только у меня одно условие… Это будет не сегодня. Отложим на денек–второй.
— Почему?
— По многим причинам… Я должен привыкнуть к мысли… Смириться с тем, что я выхожу на военную тропу.
— Побить стекла — это военная тропа?
— Не надо, Гена, пудрить мне мозги. Ты сам знаешь, что дело не в битье стекол. Дело в стрельбе боевыми патронами. Дело в прицельной стрельбе. И еще…
Я должен побывать в этом дворе, познакомиться с обстановкой, условиями, особенностями.
— Смотри не засветись.
— Постараюсь, Гена.
— У тебя есть машина?
— Нет.
— Как же будешь смываться?
— Не знаю, пока не знаю.
Самохин свернул перед самой станцией метро «Кутузовская» вправо и, проехав сотню метров по тихому, безлюдному переулку, остановился. Некоторое время смотрел в зеркало заднего обзора, убедившись, что ничего подозрительного нет, снова заговорил, не глядя на Евлентьева.
— Считай, что эта машина твоя. Я тебе ее оставляю, прямо сейчас. Сам доберусь на метро. В бардачке все документы. Они выписаны на твое имя. Права, техпаспорт… Там только твоей подписи не хватает.
— Когда же ты успел?!
— Работаем, старик, работаем, — улыбка чуть тронула тонковатые губы Самохина. — Там же, в бардачке, лежит «Макаров» с одной обоймой. Этого тебе хватит. Дело сделаешь, пистолет выброси.
— Выброшу, — кивнул Евлентьев.
— Постарайся хорошо выбросить. Чтобы не нашли.