Брызги шампанского. Дурные приметы. Победителей не судят

Пронин Виктор Алексеевич

– Маленько можно, – кивнул он.

– Нужно, – поправила Валентина.

– И опять согласен.

– Ты начинаешь отвечать правильно, – хмыкнула она себе под нос и шало оглянулась, уже входя в дом.

– Я всегда отвечаю правильно.

– Будем посмотреть.

Шел какой–то пустоватый, двусмысленный разговор, и положение, в котором оказался Здор, тоже было неопределенным. Он почувствовал не беспокойство, нет, его охватила какая–то раздражающая подвешенность, что ли… Вроде бы все хорошо, он нашел беглеца, если не его самого, то убежище…

А дальше, что делать дальше?

Появилась Валентина с трехлитровой банкой. В ней

плескалась жидкость вишневого цвета. Поставив банку на стол, она прошлась по Здору каким–то затяжным взглядом, усмехнулась про себя и, не сказав ни слова, снова удалилась в дом. На этот раз вернулась минуты через две – в руках у нее была тарелка с белым вареным мясом.

– Свинину ешь? – спросила она.

– Я же не мусульманин.

– Фаваз не ест.

– Его проблемы, – механически ответил Здор. – Он когда появится?

– А зачем он тебе?

– Поговорить надо.

– Поговори со мной… Меня тебе мало?

– Да нет, – смешался Здор – он не привык к таким темпам. – По–моему, в самый раз.

– Ну вот и все, – произнесла Валентина странные, невнятные слова и, снова отлучившись в дом, принесла два граненых стакана, две вилки, нож, хлеб. – Еще что–нибудь нужно? – спросила она, опять уперев кулачки в бока.

– Мне кажется, – Здор помялся, окидывая стол придирчивым взглядом, – мне кажется, что для хорошей беседы здесь всего достаточно.

– Беседы? – удивилась Валентина. – А о чем ты собираешься со мной беседовать?

– О жизни, – брякнул Здор первое попавшееся словцо.

– Да? – протяжно удивилась Валентина и разлила по полному стакану наливки. – Будем живы, – она тяжело ткнулась стаканом в стакан Здора и выпила до дна. Здору ничего не оставалось, как последовать ее примеру. Наливка оказалась довольно приятной на вкус, правда, несколько сладковатой, но крепости, как он заметил, в ней было достаточно. Крепковата оказалась наливка, градусов под сорок. – Так о чьей жизни будем говорить? – уже хмельно спросила Валентина, глядя на Здора полуприкрытыми глазами. – О твоей? О моей?

– О нашей.

– О нашей… Разве мы с тобой уже живем?

– Пока нет, но, я думаю, у нас все впереди, – Здор решил больше не корчить из себя недотрогу и, кажется, впервые произнес нечто прямое и откровенное.

– Ну, ты даешь, – сказала Валентина и, протянув руку, провела ладонью по щеке Здора. – Люблю, когда мужчина слегка небрит… С женщиной такого ощущения не получаешь, – произнесла она странноватые слова, и Здор, услышав их, впал в некоторую озадаченность. Но к тому времени стакан снова был наполнен, Валентина свой уже подняла и выжидающе смотрела на него чуть сонными глазами. Тянешь, дескать, стаканы–то наполнены, заждались стаканы–то! – Как ты говоришь… Фазан?

– Это не я, ваша деревня так говорит.

– За Фазана… Чтоб не приехал он раньше, чем ему положено.

– Но чтоб все–таки приехал, – вспомнил Здор о цели своего появления в Аннозачатовке. – Да, а что за чудное название у вашей деревни?

– Наверно, лет триста назад зачала здесь какая–то Анна… И на людей это произвело такое сильное впечатление, что до сих пор опомниться не могут. Здесь у нас такие…

– Какие?

– Жизнелюбивые.

– Это как? – спросил Здор, справившись наконец со своим стаканом.

– Ну… Другими словами – похотливые. Я, кстати, тоже здесь родилась. И тебя вот судьба забросила. Это не зря, люди здесь случайно не оказываются. Что–то их сюда тянет, и нет у них сил сопротивляться.

–

Надо же!

– То ли волны какие, не открытые еще наукой, то ли испарения из глубин земных… Что–то есть, это точно, – для убедительности Валентина кивнула головой.

– Какие испарения?

– Возбуждающие. Понял? Будоражащие. Испарения, толкающие людей на поступки необдуманные, чреватые, в чем–то даже опасные для их дальнейшего существования, – Валентина говорила все медленнее, как бы врастяжку, и ее полноватая обнаженная рука завораживающе проплывала мимо Здора то в одну сторону, то в другую. Он невольно поворачивал голову вслед за движением руки и, сам того не замечая, впадал в ритм замедленный и неодолимый. – Люди не в состоянии сопротивляться этим волнам, более того, они и не хотят сопротивляться… А впоследствии, – Валентина замолчала, не уверенная, видимо, в том, что это длинное слово удалось ей с первой попытки.

– Так что же бывает впоследствии?

– Они ни о чем не сожалеют. Понял?

– Понял.

– Тебе не жарко в пиджаке?

– Жарко.

– Так сбрось его с себя к какой–то там матери! И галстук… Туфли тоже снимай… Пусть ноги дышат. – Она толкнула его под столом босой пяткой.

Здор подумал, склонив голову к плечу и глядя в хмельные, шалые глаза Валентины, бросил взгляд на банку, в которой еще было достаточно, вполне достаточно наливки, и одним движением руки потянул узкий конец галстука. Узел сразу распался, и он бросил полосатую ленту на вишневую ветку, которая раскачивалась перед самым его лицом. Туфли Здор, не глядя, сковырнул под столом, медленно, пуговица за пуговицей, расстегнув рубашку, бросил ее на ту же ветку, где уже беспомощно и обесчещенно болтался его галстук. Рубашку Здор снял тоже охотно, уверенный в своем кипрском загаре – золотистом, жарком, ровном. Нет, это был не серый загар железнодорожных насыпей, болотистых прудов, когда несет вонью с соседних свалок, не загар мелких речушек, загаженных бензиновыми разводами и шинами, торчащими из воды, будто спины каких–то дохлых тварей, живших в этой отравленной воде…

– А ты ничего, – оценивающе протянула Валентина.

– Ты тоже вроде в порядке…

– Хочешь убедиться?

– Хочу.

– Пошли, – Валентина легко поднялась, в полной уверенности, что поступает единственно правильно, и прошла в прохладный полумрак хаты.

– Ни фига себе, – озадаченно пробормотал Здор, но при этом понимал: ничего ему не остается, как пройти в тот самый полумрак, куда его так ловко и без всяких усилий увлекла Валентина. – Ни фига себе, – повторил он и уже стоя выпил почти полный стакан наливки. Из хаты на него дохнуло сеном, молоком, высушенным навозом и сильным, душным запахом греха.

И он окунулся во все эти запахи безоглядно, даже с каким–то чувством правоты и справедливости.

– Только, знаешь, я капризная, – сказала негромко Валентина, расстегивая пряжку его брючного ремня.

– Я тоже, – сказал Здор, занявшись мелкими пуговичками ее халатика.

Они вышли из хаты, когда уже низкое солнце едва пробивалось сквозь густую вишневую листву. Первой появилась Валентина – с неопределенной, какой–то смазанной улыбкой она прошла к столику, села, закинув ногу на ногу, подперла подбородок кулачком и уставилась в сторону солнца. Красноватые блики чуть шевелились на ее лице. Пройдясь взглядом по столу и увидев свой почти полный стакан, она выпила наливку и, не вытирая губ, снова подперла подбородок кулачком.