Брызги шампанского. Дурные приметы. Победителей не судят
Шрифт:
– Да, – кивнул Горожанинов. – Так будет лучше. И вам здесь меньше хлопот. А потом, как я понимаю… Нам бы сейчас не надо вместе собираться.
– Это еще почему? – дернулся Здор.
– Когда люди вместе, требуется меньше взрывов.
– Шкура–то, похоже, сгорела, – неожиданно проговорил Курьянов.
Все с недоумением посмотрели на него, не понимая, о чем идет речь.
В этот момент снова раздался звонок.
– Да, – сказал Выговский.
– Простите, но нас неожиданно разъединили, – снова раздался надтреснутый голос.
– Нет, это я положил трубку.
–
Выговский некоторое время молчал, потом покачал трубку на руке, как бы взвешивая, как бы удивляясь ее неподъемной тяжести, и, не добавив ни слова, положил на рычаг.
Девятнадцатый корпус, одиннадцатый номер – даже в звучании этих чисел мне последнее время видится что–то мистическое, но благорасположенное, словно добрый знак. Оба они нечетные, причем даже отдельные цифирьки – и те нечетные.
И вот стою я на лоджии, у самых перил, выкрашенных когда–то, в более состоятельные времена, зеленой краской, слушаю шелест дождя в кипарисах, подо мной сверкают тяжелые зеленые листья лаврового куста, и со все возрастающим ужасом наблюдаю за тем, что происходит на моих глазах.
А происходит следующее.
Рыжий лейтенант набрал где–то чуть ли не роту солдат, человек двадцать, не меньше, выстроил в одну шеренгу прямо у безносого Ленина с неприлично красными губами и велел медленно двигаться в мою сторону, всматриваясь в траву и подбирая все, что они в состоянии увидеть молодыми своими, зоркими, старательными глазами. Окурки, спички, косточки от персиков, пивные пробки, презервативы всех цветов радуги и со всевозможными зверушками на окончании – заячьи ушки, слоновий хоботок, красный колпак шута и даже кулак Майкла Тайсона. А он, лейтенант, потом будет все это осматривать и прикидывать – есть в этих предметах какая–либо ценность для следствия.
И вот вижу, как движется эта шеренга, медленно и неумолимо приближаясь к тому полузасыпанному колодцу, в котором спрятан мой пистолет с глушителем. Но еще до того, как два десятка солдат приблизились к колодцу, я услышал возбужденный крик одного из них. К солдату тут же бросился лейтенант, шеренга рассыпалась, и все столпились у дерева.
Я все понял.
Солдаты нашли пулю в дереве.
Подойдя, лейтенант внимательно осмотрел повреждение на коре, поковырял пальцем, сдвинув бровки к переносице, о чем–то задумался и велел солдатам снова растянуться в шеренгу. Парни неохотно оставили дерево и медленно двинулись к моему колодцу. А лейтенант продолжал выковыривать пулю.
Я решил к нему присоединиться.
– Важная улика?
– А, это вы… – он пристально посмотрел мне в глаза. – Интересуетесь?
– А как же! Осень, событий никаких, а тут все же развлечение… Что они ищут? – спросил я, кивнув на солдат.
– Кто ищет, тот всегда найдет, – невпопад ответил лейтенант, но не мог, не мог удержаться, чтобы не похвастаться находкой. – Видите? – спросил он, показывая на ствол акации.
– А что тут?
– Пуля. Сюда вошла пуля. Так что той ночью здесь происходило настоящее сражение, а вы, наверно, и знать
– Был пьян, ничего не помню.
– Да, я заходил в стриптизное заведение. Ваши показания подтвердились. Вы действительно выпили на двоих три бутылки коньяка.
– Это только то, что видели официанты, – скромно добавил я.
– Распорядительница сказала, что вы сунули девушкам в трусы…
– Куда? – переспросил я, воспользовавшись секундной заминкой рыжего лейтенанта.
– В трусы, – невозмутимо ответил он. – Вы со своим другом Андреем, который, кстати, исчез после того вечера, не оставив никаких сведений о себе… Странно, да?
– Так что мы с Андреем?
– Вы сунули каждой девице в трусы по сто гривен. Было? – спросил лейтенант таким тоном, будто уличил меня в чем–то кошмарном.
– Возможно.
– В каком смысле?
– Я не помню точно… Но что–то мы им в трусы совали. Может быть, даже деньги.
– Именно деньги. И ничего другого вы не совали. Не надо на себя наговаривать. Вопрос возникает… Какие же должны быть у человека доходы, чтобы взять и вот так запросто двести гривен сунуть в трусы совершенно незнакомому человеку?
– Вы хотите сказать, что это были сотни?
– Все четверо стриптизерок подтвердили. Письменно.
– Им не показалось мало?
– Они сказали, что это нормально.
– Значит, все–таки были сотни… Надо же.
– А вы думали?
– А мы не думали, – улыбнулся я, не выдержав собственной сурово–туповатой гримасы.
– Кстати, эти гривны мы у них изъяли.
– И они отдали?!
– Мы им вручили другие купюры, помельче. Но в сумме столько же. Они не в обиде.
– А зачем вам сотенные?
– На всякий случай. Надо проверить – не числятся ли они среди похищенных, украденных, не поддельные ли они… Ну, и так далее. Не буду же я рассказывать вам обо всех следственных действиях, которые мы проводим в связи с этим убийством.
И лейтенант снова повернулся к дереву и снова начал пальцем ковырять твердую, неподдающуюся кору акации.
– Надо взять стамеску, молоток и вынуть пулю вместе с частью дерева, чтобы не повредить полоски на боковой поверхности пули.
– А если повредить? – Лейтенант уставился на меня немигающим взглядом.
– Вам же надо установить, из какого оружия выпущена пуля, из какого ствола. А если полоски повредить, это определить уже будет невозможно.
– Да? – протянул лейтенант. – Откуда вам известны все эти подробности?
– Не знаю, – ответил я беззаботно. – Сейчас, наверно, каждый все это знает. Криминализация всей страны идет более успешно, чем в свое время электрификация.
– Вы так думаете? – переспросил лейтенант. Я знал этот прием – человек произносит совершенно незначащие слова, а собеседник вынужден что–то отвечать, и кто знает, может быть, по глупости своей, из страха или неуверенности возьмет да и брякнет что–то существенное. Следующими словами лейтенанта будут примерно такие: «Вы в этом уверены? Надо же, как все это интересно» – и прочая словесная шелуха. А я буду что–то отвечать, чем–то делиться, предполагать.