Брызги шампанского. Дурные приметы. Победителей не судят
Шрифт:
– Новое руководство не капризничает?
– Пластается и стелется.
– Вы имеете в виду горожаниновского зятя?
– Его самого.
– Что следствие?
– Так ли уж важно, что скажет следствие? – произнес Усошин странные слова. – Убийца задержан. Вины своей не отрицает. Да ее и невозможно отрицать. Скоро будет суд, и преступник получит по заслугам. Надеюсь, ко мне его и определят.
– Уж вы тогда покажете ему кузькину мать! – усмехнулся Выговский.
– Ничуть! Прекрасный парень, умелец, хороший работник. Мы с ним уже сотрудничали пять лет в деле перевоспитания…
– Оно и видно.
– Если ты, Игорь, имеешь в виду убийство Славы Горожанинова, то это была ошибка. Заблуждение. Олежка искренне раскаялся в нехорошем своем поступке.
– Олежка – это кто? – не понял Выговский.
– Наемный убийца, который расстрелял Славу в собственном кабинете.
– Вы так легко об этом говорите, Николай Иванович…
– В отпуске потому что был. На море.
– Да, я знаю. Что–то вы все в Новороссийск повадились?
– Места хорошие. Опять же прием на чрезвычайно высоком уровне. Курьянов решает все проблемы отдыха до того, как они возникают. Рекомендую. Пока не поздно, – неосторожно, а может быть, продуманно добавил Усошин.
– Пока не поздно? – переспросил Выговский.
– Да, Игорь, да.
– Я не врубился, честно говоря… Что вы имеете в виду? Ничего не хотите добавить?
– Жизнь добавит!
– Ладно, замнем для ясности.
– Что касается следствия, заказчика убийства… Принимаем меры.
– Мне не следует задавать лишних вопросов?
– Правильно понимаешь, Игорь. Скажу больше – и об этом нашем разговоре не сообщай кому бы то ни было.
– Без исключений?
– Именно это я и хочу сказать – без исключений. В кабинете, кроме тебя, никого нет?
– Никого, я один.
– Это хорошо.
– Ты хочешь сказать, что все настолько… – Выговский замялся, подыскивая слово поточнее, но Усошин его перебил:
– Да, Игорь! Все настолько близко, настолько рядом, что… Ближе не бывает.
– Хорошо… Мы со Здором завтра улетаем на отдых. У тебя нет возражений?
– Куда? – спросил Усошин.
– Испания.
– А что там, в Испании?
– Шарон Стоун снимается в новом фильме.
– А вам что до этого? – удивился Усошин.
– Я когда–то обещал Здору познакомить его с этой красавицей. Он напомнил про мой должок. И все как–то удачно сложилось. В общем – летим.
– Она ждет вас?
– Да ладно тебе, Николай Иванович… Летим. На две недели.
– Хороший срок.
– Слово «срок» в твоих устах звучит несколько… Зловеще.
– Знаю. Но две недели – действительно хороший срок.
– К нашему возвращению будут новости?
– Очень даже может быть, – проговорил Усошин.
– Тогда мы не задержимся.
– Привет красотке… Как там ее…
– Здор называет Шарончихой.
– Правильно называет. Привет ей из северных лагерей. Передайте, что всегда готов принять и предоставить все условия для хорошего, содержательного отдыха. Пока, Игорь.
– Пока.
Выговский положил трубку, откинулся на высокую спинку кресла и закрыл глаза. Его озадачил разговор с Усошиным. Какие–то намеки, предупреждения… Что–то всего этого стало слишком много последнее время. Настолько
Дверь распахнулась без стука, и в кабинет ворвался радостный Здор.
– Игорь! – закричал он. – Шарончиха снимается в Толедо!
– Значит, полетим в Толедо, – безучастно ответил Выговский.
– Ехал только что в машине, слышал по радио! Ребеночка родить не смогла, усыновила чужого и теперь души в нем не чает!
– А тебе–то какая радость?
– Ну как же! Значит, живой человек эта Шарончиха! Не мызга какая–то закомплексованная! Настоящая живая баба! И горести у нее, и радости, и опять же что–то не так…
– Утешить хочешь?
– Хочу!
– Значит, летим.
– Подарок бы ей присмотреть?
– Присмотрим. Ползунки какие–нибудь, слюнявчики, подгузники. У них там, в дальнем зарубежье, с этим постоянная напряженка.
В Толедо они оказались ранним утром, солнце уже встало, но до мостовых еще не добралось – были освещены только остроконечные шпили зданий и соборов. Выговский и Здор шли по узкой каменистой улочке, как по горному ущелью, и только высоко над собой видели узкую полоску неба. По обе стороны улочки были расположены сувенирные лавки, оружейные мастерские, винные забегаловки, и все это необъяснимым образом тревожило обоих и вызывало в душе радостное волнение. Казалось, они прибыли наконец в те места, в тот город на земле, к которому стремились не только они, но их деды, прадеды, и вот только им удалось наконец достигнуть этих берегов, достигнуть этой земли, где их ждали не одно столетие.
И свершилось, состоялось, сбылось.
Узенькая, корявенькая улочка, выложенная необработанными булыжниками тысячу лет назад, постепенно становилась светлее, откуда–то спереди шло сильное золотистое сияние. Улочка расширялась, полоска неба над головой увеличивалась, и наконец они вышли на залитую солнцем площадь перед собором.
Здесь шла съемка какого–то фильма с участием Шарон Стоун. Здесь–то Выговский со Здором ее и увидели – среди киносъемочной аппаратуры, осветительных приспособлений, треног и колясок, среди проложенных по булыжникам рельсов, по которым на маленьких колесиках катились кинокамеры. Все были заняты, куда–то бежали, орали друг на друга, делали страшные глаза, показывая то на небо, то на шпили собора, то на площадку, на которой и стояла…
Да–да–да.
Маленькая, невзрачная, растерянная женщина, к которой надо было очень уж внимательно и благожелательно присмотреться, чтобы узнать в ней черты знаменитой Шарончихи.
– Слушай, Игорь, мне страшно, – пробормотал Здор осевшим голосом.
– Не дрейфь, пробьемся.
– Ни фига не пробьемся.
– Значит, так, Миша, – назидательно сказал Выговский. – Я обещал познакомить тебя с Шарончихой, правильно? Больше ничего не обещал. Я тебя с ней познакомлю. А дальше устраивайте свою судьбу сами. Хотите в Москву переезжайте, в Бескудниково, хотите в Голливуде особняк снимайте… У тебя хватит денег особняк для нее снять на годик–второй?