Брызги шампанского. Дурные приметы. Победителей не судят

Пронин Виктор Алексеевич

– А если бы знал?

– Не пошел бы.

– Спасибо на добром слове… – Усошин помолчал, рассматривая свои ладони, потом медленно, невидяще окинул взглядом камеру, задержался на маленьком зарешеченном окне, тяжело вздохнул, как бы собираясь с духом, прежде чем произнести нечто важное. – У меня к тебе один вопрос, Олежка.

– Ну?

– Заказчик?

В ответ Есюгин закрыл глаза, сжав зубы так, что проступили тощеватые желваки, и покачал головой из стороны в сторону.

– Так, – протянул Усошин, и голос его окреп. – Тогда послушай

меня. Мы с тобой пять лет бок о бок прожили, за это время я звезду на погоны заслужил, дите у меня родилось. На тебя я тоже насмотрелся за пять лет. Скажи мне, пожалуйста… Я ведь ничего мужик, а?

– Нормальный мужик, – Есюгин опасливо скосил глаза в сторону Усошина.

– Я не подличал с тобой… Не всегда наказывал даже, когда мог, а? Лечил тебя, дурака, когда ты болел или когда сказывался больным. Было?

– Было.

– Со мной можно разговаривать по–человечески?

– Можно.

– С тобой тоже можно, – польстил Усошин.

– Спасибо.

– Ты ведь не один был, это ясно. В милиции уже нашли концы. Группу захвата в командировку собирают.

– Куда? – опять дернулся Есюгин.

– В Новороссийск. Неплохо отдохнул там этим летом?

– Откуда вы знаете?

– Да ладно, – Усошин махнул тяжелой ладонью. – Послушай меня… Горожанинов – мой друг. Его убийство – моя личная проблема. Я не собираюсь никому ничего докладывать, никого не собираюсь подключать, и уж, конечно, не побегу в милицию, рассказывать что и как… Повторяю – это моя личная забота. Все, что скажешь, останется между нами. Даю слово. За пять лет ты должен был убедиться, что если Усошин дает слово, он его держит.

– Знаю, – кивнул Есюгин.

– Ты же ведь домушник… А тебя толкнули на другую работу.

– Никто меня не толкал!

– Не надо! – Усошин опять махнул рукой. – Какой дурак тебя заставил въезжать во двор к Горожанинову? Машину в таких случаях надо оставлять на улице. А ты?

– Кто же знал, что грузовик в воротах застрянет?!

– Ты должен был и об этом подумать. Если уж взялся за такую работу. Более опытные товарищи должны были тебя предупредить, – методично, негромко продолжал Усошин, как командир, разбирающий ошибки, допущенные во время учебных стрельб. – С тобой все ясно. Свое получишь. Если вас окажется двое – получишь половину. Если снова попадешь ко мне… Все будет нормально. Обещаю. На волю выйдешь живым. Я могу позаботиться о тебе, даже если окажешься в других лагерях. Перезвонимся с ребятами, договоримся. А сейчас я прошу тебя о помощи. Мы не должны допускать, чтобы с нашими друзьями поступали вот так плохо. Подключать милицию не буду, разберусь во всем сам. Он вам выдал аванс?

– Выдал.

– Обоим? – уточнил Усошин.

– Да.

– Сколько?

– По пятерке.

– А остальные?

– По факту.

– Сколько?

– Столько же.

– Хорошие деньги. Но недостаточные. Ты вляпался. Твой приятель тоже не успеет их потратить. Тебя кинули, Олежка. Тебе поручили ту часть работы, к которой

ты не готов. И они это знали. Так не поступают. Дальше… Я не имею права здесь с тобой находиться – злоупотребил служебным положением. Поэтому никто не будет знать, что я у тебя был. Понимаешь, о чем говорю?

– Да.

– Кто заказал Славу Горожанинова?

– Курьянов.

– Так, – Усошин даже дыхание попридержал, боясь, что в воздухе исчезнет, испарится та звуковая волна, которая донесла до него эту фамилию. – Как его зовут?

– Не знаю.

– Кто такой?

– Таможенная шишка в порту.

– Каком порту? – уточнил Усошин, хотя ему все уже стало ясно. – Морском?

– Да, в Новороссийске.

– Ты его видел?

– Нет.

– Кто второй?

– Ваня.

– Какой такой Ваня?

– Ваня, и все. Ничего больше о нем не знаю. На пляже познакомились. Он и предложил. Как–то по пьянке проговорился насчет Курьянова. Вроде Толиком зовут. Они с Ваней давно в паре работают. У них уже были кое–какие дела.

– Он рассказывал о них?

– Как–то похвастался, что недавно одного мужика завалил… Тоже по заказу Курьянова. В собственных воротах. Очень удачно, говорит, получилось. Вроде крутой был мужик. По телевидению показывали.

Усошин лишь кивнул – речь явно шла о Гущине.

– Там же, в Новороссийске?

– Да. Кстати, Николай Иванович… Если уж мы заговорили об этом… У Вани на безымянном пальце правой руки наколка… Перстенек с ромбиком. Живет с матерью на окраине Новороссийска. Рядом какой–то рынок.

– Продуктовый? Вещевой? – уже как бы скучая, спросил Усошин.

– Там, кажется, всем торгуют…

– Ты был у него дома?

– Нет, только на пляже встречались. Иногда пиво пили. От его дома море видно.

– Как называется улица?

– Не то Матрос Железняк, не то Матрос Кошка… Что–то вроде этого.

Усошин опять кивнул.

Этих вроде бы разрозненных и бестолковых сведений было вполне достаточно, чтобы найти шустрого Ваню, который иногда выполняет деликатные поручения Анатолия Анатольевича Курьянова, человека веселого, красномордого, решительного.

– Мы договорились, да? – напомнил о себе Есюгин, когда Усошин встал и отодвинул к стене шаткую табуретку.

– Я здесь не был и ничего от тебя не слышал, – сказал Усошин негромко. – Такое мое слово тебя устраивает? Я здесь не был, тебя не видел, ничего не слышал? Ну?

– Годится, – кивнул Есюгин.

– Но поступаю, как считаю нужным, – Усошин со значением поднял указательный палец.

– Это уже ваше право.

– Мы с тобой знакомы по прошлой отсидке. Встречались последний раз около года назад. Я правильно все понимаю?

– Годится, – повторил Есюгин. – И еще… Если позвонит Эдуард Валентинович… Скажите ему что–нибудь не слишком жесткое… Что–нибудь обнадеживающее.

– Скажу.

– Чтоб себя не слишком корил… Ему не в чем себя винить, он делал для меня даже больше, чем я заслуживал.