Будь моим этой ночью
Шрифт:
Прю не знала, что ответить. Они знали друг друга всего несколько дней, а она уже таяла от его признаний, томилась по его прикосновениям. Это безумие — отчаяние умирающей женщины…
Что ж, в таком случае она пойдет на бесстыдство, какое может себе позволить только умирающая женщина.
После некоторого колебания Прю подняла взгляд на Шапеля, давая ему возможность разглядеть в ее глазах и волнение, и затаенное желание.
— Мне бы не хотелось причинять вам дальнейшие неудобства.
Медового цвета глаза на один короткий миг сделались
Губы Шапеля, теплые и упругие, накрыли ее собственные, прикосновение их было настойчивым, но вместе с тем мягким и нежным.
Не отрывая от него губ, Прю вздохнула и почувствовала, как он улыбнулся в ответ. Она тоже улыбнулась, позволив ему разомкнуть ее губы дразнящими движениями языка. Едва его язык скользнул внутрь, она чуть не отпрянула от удивления — его тело как будто сотрясалось от сдерживаемого смеха.
Ободренная его благодушным настроением, Прю отдалась инстинкту, поглаживая его язык своим. И пусть она почти ничего не знала о поцелуях. В конце концов, Прю собиралась воспользоваться моментом, а не тратить понапрасну время, беспокоясь, все ли она делает правильно.
По-видимому, она все делала правильно, потому что он крепко прижал ее к себе. Он казался самим воплощением тепла и надежности — настоящий мужчина, сильный и мускулистый. Ее бедра пришлись как раз напротив его ног, и их прикосновение заставляло все ее существо трепетать от удовольствия.
Боже правый, да у нее дрожали колени! Прю вцепилась в плечи Шапеля, пока они буквально упивались друг другом. Запах у него был, как у гвоздики — сладкий и пряный. И он держал ее в объятиях так, словно не собирался отпускать. Любая женщина мечтала о таких объятиях.
Судя по тому как он напрягся, Шапель был возбужден не менее ее самой, и эта мысль приводила девушку в экстаз. Она прильнула к нему, слегка покачивая бедрами. Странное ощущение охватило ее — казалось, будто их тела вот-вот сольются…
Тут Шапель неожиданно прервал их поцелуй и перевел дыхание.
— Нет! — вырвалось у Прю. Она вцепилась в его шею и волосы, пытаясь снова притянуть его к себе.
— Нам придется довольствоваться этим, Прю. — Голос Шапеля звучал хрипло и прерывисто. — Иначе у меня не хватит сил остановиться.
Прю понимала, о чем он говорил, и ей это не понравилось. Поэтому она нехотя кивнула, осторожно отступив на шаг, как будто удостовериться в том, способны ли ноги держать ее. Шапель почти наверняка довел бы дело до конца с горничной, но не с нею. Следовало ли чувствовать себя польщенной или обиженной?
Шапель отпустил ее, а она — его. Он наблюдал за Прю с таким томлением и печалью, что она едва не бросилась снова в его объятия.
— Я должен перед вами извиниться, — произнес Шапель, глаза его горели, словно два золотых дублона.
— Не смейте. — Голос Прю прозвучал резче, чем она намеревалась.
Шапель ухмыльнулся:
— Не за поцелуй, а за то, что не довел дело до конца.
Ее
— Ах вот как? В таком случае вы можете принести мне свои извинения.
В его улыбке снова появился оттенок грусти.
— Только не подумайте, будто я не хочу вас, Прю. Хочу, Бог тому свидетель. Однако не могу допустить, чтобы вы оказались правы, предположив сегодня вечером обо мне самое худшее. Я не распутник и хочу, чтобы вы это знали.
Прю охотно ему верила — настолько искренне он говорил. Кроме того, распутник никогда бы не остановился.
— Благодарю вас, — низким, хриплым голосом отозвалась она.
На какой-то миг он уставился на нее. Улыбка постепенно исчезла с его губ, оставив вместо себя сожаление.
— Спокойной ночи, Прю.
Она улыбнулась:
— Спокойной ночи, Шапель. Приятных снов.
Его брови взметнулись вверх.
— Это маловероятно.
Прю покинула его с лукавой улыбкой на губах.
И в самом деле… спокойной ночи.
Вспоминая поцелуй Прю, прикосновение ее влажных, жаждущих губ, Шапель не мог думать о подобном удовольствии иначе, как о небесном блаженстве, даже несмотря на то что еще долго после этого он чувствовал себя ужасно неловко.
Сколько времени прошло с тех пор, как он в последний раз желал женщину, не желая при этом ее крови? Мари была последней, но тогда он еще был человеком. Когда же он явился к ней после проклятия, то вожделел ее как голодный зверь.
Не стоило вспоминать об этом.
Шапель пришел к Мари ночью, спустя два дня после случившейся с ним перемены. Проник в комнату через балкон, подпрыгнув с земли с такой легкостью, словно его отделяли от нее не два этажа, а лишь несколько дюймов. В то время он и его друзья наслаждались своими вновь обретенными способностями и совершенно не заботились, увидит ли их кто-нибудь. Будь они хоть немного осмотрительнее, до Маркуса Грея скорее всего никогда не дошли бы слухи о них.
Спящая Мари выглядела как ангел, белокурые волосы разметались по подушке, словно шелковое покрывало. Кожа напоминала спелый персик, а губы были полными и чувственными. Теперь Шапель находил ее даже прекраснее, чем ранее. Судя по смятому носовому платку, который она до сих пор сжимала в пальцах, до Мари уже дошли слухи о его смерти.
Шапель улыбнулся, представив, как будет счастлива невеста увидеть его снова и захочет остаться с ним навсегда.
Поддавшись охватившему его голоду, Шапель наклонился к изящной округлости ее груди, под поверхностью которой так заманчиво проступала тончайшая голубая жилка. Он не ел со вчерашнего вечера, потребность в крови сводила с ума, и запах Мари казался столь же чудесным, как и ее облик.
Клыки легко выскользнули из десен, наполняя сознанием собственной силы. Он был невидим, бессмертен и безмерно могуществен. На всем свете для него не было ничего невозможного и недоступного.