Будь проклята страсть
Шрифт:
— Лора! Дорогая подруга!
— Гюстав, наконец-то!
Начались поцелуи, объятия. Мадам Флобер, одетая в чёрное, оказалась медленно передвигавшейся старухой. Её сын — широкоплечим, с крупной головой и вислыми, светлыми, как у викинга, усами. Он сильно встряхнул руку Ги и, поблескивая голубыми, чуть навыкате глазами, низким голосом произнёс:
— Так-так, значит, это тот сорванец, которого турнули из семинарии в Ивето? Негодник! — И, заливаясь громким смехом, похлопал юношу по плечу. — Изгнан священниками! Поразительно!
Произнёс он это очень смешно, с шестью «п»: «П-п-п-п-п-поразительно!»
Ги тоже не удержался от смеха. Флобер ему понравился; он совершенно не походил на знаменитого писателя, человека, который ездит ко двору в Компьен, запросто общается с императорской четой. Лицо у него было
17
Вильгельм Завоеватель (William the Conqueror) (1027—1087) — С 1035 г. — герцог Нормандии. В 1066 г., разбив в битве при Гастингсе войско англосаксонского короля Гарольда, стал английским королём, объявив себя наследником англосаксонского короля Эдуарда Исповедника. При Вильгельме произошло укрепление централизованной королевской власти. Были присоединены к Англии континентальные владения, расширилась торговля.
— Разве я был не прав? — Флобер перевёл взгляд на мадам де Мопассан. — Вылитый Альфред. Те же глаза, тот же подбородок. Да-да.
Он повёл гостей в соседнюю комнату, где мадам Флобер, прицокивая языком, ворошила кочергой дрова в камине.
— Чего эта дура девчонка топит сырыми дровами? — возмутилась она. — Вечно одно и то же.
Хозяйка дома производила впечатление брюзгливой старухи.
— Оставь, мама. Ничего, — сказал Флобер.
— Что-что?
Его мать повернулась к нему ухом с раздражённым, недоверчивым видом глухой, полагающей, что не расслышала какого-то оскорбления.
— Ничего! — громко повторил Флобер. И бережно повёл её к креслу. — Сгорят. — С силой переворошил дрова. — Брось я туда какую-то свою рукопись, наверняка занялась бы пламенем.
Он подмигнул мадам де Мопассан. Потом, наклонясь к ней, спросил:
— Дорогая, я не сообщал тебе, как буржуа отличились в очередной раз? Мне пришло письмо от французского чиновника в Пекине — в Пекине, заметь; видимо, автор его — привратник во французской таможне или ещё кто-нибудь столь же значительный. В письме сообщается, что он недавно прочёл мою книгу «Саламбо», нашёл её «созданием бесстыдного, растленного, извращённого разума» и распорядился, чтобы ни один экземпляр её не попал в руки китайцам. — Флобер потряс кулаками. — П-п-п-п-п-потрясающе!
— Гюстав, ты неисправим.
Разговор перешёл на семейные дела, и мадам де Мопассан сказала, что Ги будет учиться в руанском лицее.
— Чёрт побери! — выкрикнул Флобер.
— Опять чертыхаешься, Гюстав? — укорила его мать.
— Я сам учился в этом лицее, — продолжал бушевать Флобер. — Отвратительная казарма. Там не признают парт. Сажают тебя на какую-то допотопную скамью, в одну руку дают древнюю роговую чернильницу, в другую — куриное перо вместо гусиного и заставляют дотемна писать на колене латинские глаголы. Сам увидишь. Чёрт!
— Вот как?
Ги с тревогой посмотрел на него. Но тут лицо Флобера расплылось в заразительной улыбке.
— Не беспокойся, сынок. Думаю, там уже многое изменилось. Сейчас ведь разгар промышленной революции — это величайшее, хоть и тщательно завуалированное благо, а?
За обедом Ги сидел рядом с мадам Комманвиль, племянницей Флобера; он пытался вовлечь её в разговор, но та сидела будто статуя и, казалось, не замечала ничего вокруг. Флобер уделял ей много внимания.
Потом, к восторгу Ги, позволил себе ещё одну вспышку возмущения и от удовольствия расхохотался сам.
— Можешь ты припомнить, — обратился он к мадам де Мопассан, — что-нибудь столь же смехотворное, как поведение этого имперского прокурора Пинара, ведшего дело против моей «Госпожи Бовари», этого петушка, этого жалкого...
— Гюстав, о чём ты говоришь?
— ...стража закона и порядка? Когда он поднялся в суде и затявкал о разлагающем воздействии, которое писатель Гюстав Флобер оказал на добропорядочных граждан искажённой картиной
Когда гости уезжали, Флобер тепло пожал руку Ги на прощание.
— Мы должны бы видеться друг с другом, а, старина?
Ги заметил благодарный взгляд матери. Потом они поехали обратно, махая руками на прощание необыкновенному толстому человеку в широких шароварах, трепещущих под вечерним ветерком.
— Милый Гюстав!
— Замечательный человек! — сказал Ги.
Молодые люди шли длинным строем по улице Массена, возвращаясь в лицей после ежедневной прогулки. Когда они приближались к перекрёстку, месье Годар, сопровождавший их учитель, рысцой побежал к хвосту колонны, выкрикивая: «Господа, пожалуйста, ведите себя прилично», потом со всех ног, словно навстречу самому императору, побежал обратно к её голове. На тротуаре не было никого, кроме шедшего им навстречу дородного мужчины. Когда до него оставалось несколько шагов, месье Годар повернулся, крикнул: «Стой!» — и, сняв шляпу, отвесил ему глубокий поклон. Темноволосый толстяк в несоразмерно маленьком пенсне, колыхавшемся над пышными усами, несколько смутился. Приподнял шляпу и тут же свернул в переулок. Старый Годар вновь поспешил к хвосту колонны.
— Вы только что видели месье Буйе, Луи Буйе [18] , — объявил он. — Запомните это, господа. Луи Буйе, великого поэта. Об этом вы сможете говорить с гордостью.
«Так это Луи Буйе», — подумал Ги. Буйе являлся другом их семейства. Мать дала Ги его адрес со словами: «Ты должен навестить его. Мы с ним знакомы много лет».
На вершине холма раскрасневшийся Годар, запрокинув голову, стал декламировать. И то ли благодаря мелодичности этих строк и воодушевлению, с которым Годар — довольно невзрачный человечек — любовно читал их, то ли потому, что о Буйе говорила мать, Ги был тронут. Стихи вправду были замечательными. Казалось даже странным, что написал их этот неуклюжего вида толстяк. Вечером Ги отправился в книжный магазин напротив лицея. Единственным сборником стихов Буйе оказался «Фестон и Астрагал». Ги купил его и при свете пронесённой тайком свечи читал, лёжа в холодной спальне, — внезапно опьянённый изысканными, благозвучными, нежными строками.
18
Буйе Луи (1824—1869) — французский поэт, член группы поэтов «Парнас».
К своему облегчению, Ги нашёл, что с флоберовских времён лицей изменился. Он завёл нескольких друзей. Ближайшим стал Робер Пеншон [19] , весельчак, товарищ Луи Ле Пуатвена, большой любитель театра. Кроме того, в лицее он имел гораздо больше свободного времени, чем в семинарии, и теперь, под впечатлением от встречи с Буйе и от его поэзии, он стал на досуге писать стихи. В одних старался передать вид моря ветреным днём в Этрета и то, как магически оно действовало на него; в других описывал нормандские пейзажи. Но половина стихотворений не укладывалась в нужную форму. Раньше он не подозревал, что слова могут быть так упрямы и независимы. Стоило отнестись к ним небрежно — они почти всегда артачились, и втиснуть их в избранную форму оказывалось невозможно. Он хотел попросить Флобера представить его Луи Буйе, но побаивался, что Флобер посмеётся над этой просьбой. И решил отправиться к поэту сам.
19
Робер Пеншон (1846—1925) — драматург, друг юности Мопассана.