Будь проклята страсть
Шрифт:
Буйе жил на окраине Руана, на улице Биорель, одной из тех бесконечных, обшарпанных, безликих улиц, что ведут из провинциальных городов. Рядом с дверью простого прямоугольного дома под номером 14 торчала проволочка. Ги потянул её и услышал далёкий звон колокольчика. Никто не вышел. Он потянул ещё раз и стал ждать. Возможно, Буйе не было дома. И когда он уже собрался уходить, за дверью послышалось неуверенное шарканье, повернулся ключ, дверь отворилась, и Ги увидел лицо толстяка, которого месье Годар приветствовал так почтительно.
— Я... э... — Ги
— Ну что же вы, молодой человек? — произнёс Буйе, склонив набок голову, отчего пенсне его заколыхалось.
— Добрый день, месье. Меня зовут Ги де Мопассан. Я... э...
— Мопассан? То-то лицо мне показалось знакомым. Входи, входи.
Буйе протянул маленькую пухлую руку. Он оказался толще, чем представлялось Ги. Когда Буйе смеялся, то сперва начинал трястись, подобно студню, его двойной подбородок, затем живот, а потом, казалось, тряска постепенно передавалась внутренностям. Маленький, как у многих толстяков, рот, открываясь в улыбке, обнажал тесно растущие зубы.
— Я слышал, ты учишься в лицее, — сказал Буйе.
Ги стало любопытно, кто сказал ему, наверное, написала мать. Они пробрались по тёмному коридору, казалось заставленному мебелью, — туша Буйе заслоняла Ги свет. И когда оказались в тусклой, наполненной табачным дымом комнате, из дальнего угла послышался громкий смех:
— Ха! Ненавистник священников! Трижды чёрт подери!
Это произнёс удобно сидящий в кресле Флобер. Он вовсю дымил кальяном с длинной, изогнувшейся у ног, будто ручная змея, трубкой. И, пожав Ги руку, сказал Буйе:
— Этот юный негодник настолько пренебрежительно отнёсся к буржуазному представлению об адском огне, что его вышвырнули из семинарии.
— Вот как! И, стало быть, он явился обратить нас в свою веру? — воскликнул Буйе, поправляя пенсне. — Может, он не знает, что я муниципальный библиотекарь Руана? Да-да, месье, муниципальный библиотекарь. Представляю себе! Мне надлежит держать ответ перед отцами города. Весьма достопочтенными людьми, месье...
— Это евнухи! — выкрикнул Флобер.
— ...я в определённом смысле страж их добронравия...
— Подлецы!
— ...и обязан оберегать их политическую непорочность, не якшаясь с заклятыми врагами общественного порядка!
Тут они с Флобером выкрикнули в один голос: «Да здравствуют друзья скотов!» — и громко захохотали.
Ги ожидал не такого приёма. Его обрадовало, что Буйе отзывался обо всём так же непочтительно, как Флобер. Тот и другой явно были старыми друзьями. Он сказал:
— Я пришёл засвидетельствовать своё почтение, месье Буйе.
— Вот как? — Буйе глянул на него, потом издал короткий смешок. — Приятно слышать. — И придвинул Ги стул. — Присаживайся, малыш. Не обращай внимания на двух старых дураков. — Потом спросил: — Кальвадоса? — У них с Флобером на столе стояла бутылка. — Или чаю?
— Спасибо, чаю, — ответил Ги.
Буйе позвонил и отдал распоряжение пухлой молодой служанке.
— Чёрт возьми! Великолепно!
— П-п-п-п-п-поразительно!
От смеха у них выступили слёзы.
Комната уже тонула в табачном дыму. Ги подумал, что Буйе — замечательный человек и совершенно не соответствует расхожему представлению о поэте. Ему казалось, что под наружным весельем и добродушием этот толстяк прячет страдания и горькую разочарованность. Он догадывался, что Буйе ни за что их не проявит. Флобер в определённом смысле был таким же. Ги ощущал громадный запас любви, даже сентиментальности за жестокими, презрительными словами, которыми он бичевал напыщенных, нудных лицемеров. Эти качества Флобер ненавидел, но к человечеству ненависти не питал — для этого он был слишком добр.
Улучив тихую минуту, Ги обратился к хозяину дома:
— Я прочёл «Фестон и Астрагал», месье Буйе. И хотел задать вам несколько вопросов об этих стихах.
Он вытащил из кармана книгу и стал искать нужное место.
— А это что? — спросил Флобер.
Быстро подняв глаза, Ги увидел, что он разглядывает подобранные с пола листы бумаги, — и догадался, что нечаянно вытащил их вместе с книгой. Заливаясь краской, он ответил:
— Стихи, над которыми я работаю. Они ещё не закончены. Я пока не хотел никому их показывать.
— Стихи, вот как? — произнёс Флобер. Он бросил на Буйе быстрый взгляд. — Прочти-ка их. Читай-читай.
Ги взял листы и начал читать. На четвёртой строке Флобер сказал: «О, Господи!» — и они опять обменялись взглядами с Буйе. В конце третьей строфы он громко повторил строку:
— «И моё сердце непременно разобьётся». Так ты выражаешь свои чувства? Мы должны вообразить, что твоё сердце разбивается, как блюдце? И этим образом ты намерен обогатить прекрасную французскую литературу? Читай ещё!
Ги начал другое стихотворение. Слушатели громко булькали кальянами. Дослушав до середины, Флобер не сдержался.
— Это что такое? «И голубая глубь, как женщина, непостоянна»? Клянусь одиннадцатью тысячами кёльнских дев, неужели возможно до сих пор, до сих пор, в наш просвещённый век, выдавать избитое, вялое, безвкусное сравнение моря с непостоянной женщиной за свежий взгляд? Зачем тут вообще женщина? А? — Он сверкнул глазами на Ги. — Что ты читал? Клянусь всеми святыми, Буйе неповинен в этом!