Будь проклята страсть
Шрифт:
— Чёрт возьми, юный повеса! — Из соседней комнаты вышел Флобер, закутанный в старый халат коричневого цвета, похожий на монашескую рясу, и в шлёпанцах. — Стало быть, приехал беспутствовать в Париж? — Блестя глазами, он пожал Ги руку. — Как тебе нравится этот город?
— Э-э... м-м... я обедал в кафе «Англе». И только что познакомился с маркизой де Пайва.
— Боже Всемогущий! Всего несколько дней в Париже и уже дружен с Пайвой. — Флобер распахнул дверь и крикнул: — Эмили! Принеси нам кофе!
Потом с неподражаемо смешной улыбкой повернулся к молодому человеку и заговорил снова:
— Я ведь знал её ещё Терезой Вийюань, женой низкорослого француза-портного, с которым
Хозяин и гость весело переглянулись.
— В те дни она очень нуждалась, — сказал Флобер и грузно опустился в заскрипевшее кресло. — Чтобы не голодать, ей приходилось сходиться со случайными мужчинами. Но она знала, что нужно делать. — Он подмигнул. — Тереза побывала в гареме одного турецкого паши в Константинополе.
34
Готье Теофиль (1811 —1872) — французский писатель и историк, сын наполеоновского офицера, участник парижских литературно-художественных кружков конца Реставрации, отличавшийся необычностью своих поступков и суждений.
— Она удивила меня, — сказал Ги. — Спросила, почему я сидел на той скамейке, а потом сказала, что это принесёт мне удачу.
— О, так ведь на этой скамье она познакомилась с Эрцем, — сказал Флобер. — Сидела, размышляя о том, что уже долго не ела и, возможно, ещё долго не будет. Тут к ней подсел Анри Эрц, уже известный пианист. Они разговорились, и Эрц взял её в любовницы. Она растранжирила его деньги, но он ввёл её в общество, и потом уже Тереза не оглядывалась назад. Она чуть ли не у меня на глазах вышла замуж за этого португальца де Пайву! Мы шутили по этому поводу, проезжая по Елисейским полям. Я сказал: «Тереза, значит, польская евреечка стала португальской маркизой?» Она ответила: «Гюстав, видишь вон ту скамейку? На ней я познакомилась с Эрцем — это мой талисман. Я выстрою напротив неё самый красивый дом на Елисейских полях — и не важно, во сколько миллионов это обойдётся».
— Я видел только вход, — сказал Ги.
— Лестницу из оникса! Тереза попросила Ожье [35] написать стихи, чтобы выгравировать их на нижней ступеньке. Он прислал две строчки:
Порок, как и добродетель, Имеет свои ступени.Оба засмеялись, и тут Эмили принесла кофе.
— Наверху у неё ванна из чистого серебра, — продолжал Флобер. — А когда за позолоченную кровать ей назначили цену пятьдесят тысяч франков, она закричала: «Пусть будет сто тысяч! Хотите, чтобы у меня завелись блохи?»
35
Ожье Эмиль (1820—1889) — французский драматург, член Французской Академии, один из создателей т.н. «школы здравого смысла», выступавшей против романтизма.
— На простушку она не похожа, — сказал Ги.
— Бедняга она, — ответил Флобер. — Стала надутой, самодовольной. Вознамерилась заняться политикой. Сейчас запускает когти в немецкого графа,
— Ну и чем всё кончилось? — спросил Ги.
Флобер отпил ещё кофе.
— Когда Ласаль приехал, Тереза лежала на диване в тонком неглиже — видит Бог, несколько лет назад она была красавицей. Взяла десять тысяч, бросила на стоявший рядом столик и поднесла к ним спичку. Потом позволила неглиже распахнуться. Ласаль при виде горящих денег разволновался и от страха, что у него мало времени, ничего не смог сделать!
— Великолепно.
— Тереза со смехом поднялась. Замечательная была девочка. Она догадывалась, что произойдёт. Это была её хитрость. Ласаль вышел из себя и потом, когда эта история стала известна, принялся утверждать, что те деньги были фальшивыми. Но они были самыми настоящими!
Флобер хлопнул себя по бедру, рассказ о том случае развеселил его.
— Превосходно, а? — Внезапно он подскочил. — Ступай, ступай, юноша. — И добродушно махнул Ги рукой. — Мне надо работать.
Потом обнял молодого человека.
— Приходи завтра, сынок.
Ги, посмеиваясь, вышел. Париж! На свете нет города, подобного ему!
Сквозь щели в ставнях пробивался первый утренний свет. Кто-то застучал в дверь ногой.
— Мопассан!
— Он оглох, чёрт возьми.
— Иду, иду.
Ги зажёг лампу и открыл дверь. За нею оказались Рошгюд и ещё один однокурсник, Александр Дюваль; под пальто у них были фраки.
— Послушай, Мопассан, — сказал Рошгюд, когда они вошли. — Нам нужна твоя помощь. Мы полагаемся на тебя. Знаешь Марту де Вер? Ну нет, так нет. Это кокотка, славная девочка.
— Очень славная, — прибавил Дюваль.
— Она поссорилась с Люсиль Жанвьон из-за клиента. Люсиль тоже кокотка.
— И тоже чертовски славная, — сказал Дюваль.
— Замолчи, дай мне досказать. (Дюваль сконфузился.) Они решили драться на дуэли и попросили нас устроить её. Мы устроили. Встречаются они в Буа — через тридцать минут.
— Со шпагами?
— Нет, дружище, с кнутами.
— Вот это да!
— Они хотят исполосовать друг друга. Дело в том, что я — распорядитель поединка. Дюваль, главный секундант Марты, мы попросили Робера Фоше быть его помощником. У Жанвьон свои секунданты. Но Фоше в последнюю минуту подвёл нас, отказался ехать. Нужно, чтобы ты его заменил.
— Но Дюваль может и сам позаботиться о кокотке, — сказал Ги. — Разве нет?
— Дорогой мой, — сказал Рошгюд, — Дюваль может позаботиться о половине парижских потаскух. Но пойми, если не проводить всё по правилам, то будут серьёзные неприятности. Едешь?
— Ладно.
Это походило на шутку.
— Молодчина. Только пошевеливайся.
Ги быстро оделся, и они вышли. На улице дожидалось ландо. Они усадили Рошгюда в первый же фиакр, поскольку не должны были приезжать вместе, и отправились за мадемуазель де Вер. Жила она на очень фешенебельной улице Комартен, рядом с Бульваром. Ги остался ждать, а Дюваль сходил за ней — зрелой белокурой девицей с голубыми глазами. Она раздела Мопассана взглядом и сказала: