Будда на чердаке. Сборник

Оцука Джулия

Просыпаясь утром, мальчик мечтал о кока-коле. Хотя бы один стакан, со льдом и с соломинкой. Через эту соломинку он тянул бы коку медленно-медленно. Чтобы удовольствие длилось дольше.

Целый день. Или неделю. Или даже целый год.

Каждые несколько дней приходили измятые и потрепанные письма из Лордсбурга, штат Нью-Мехико. Иногда целые фразы в них были вырезаны бритвой цензора и невозможно было понять, о чем говорится в этих письмах. Иногда листки были целы, но половина слов вымарана. Только подпись всегда оставалась в целости и сохранности. «С любовью, папа».

Лордсбург —

очаровательное солнечное местечко, расположенное на плоскогорье, к северу от мексиканской границы. Именно так писал в письмах отец. «Здесь совсем нет деревьев, но закаты очень красивы, а в ясные дни можно увидеть отдаленную гряду холмов. Пища свежая, здоровая, и у меня отличный аппетит. Дни стоят теплые, но я начал принимать по утрам холодный душ, чтобы как следует закалиться к зиме. Пожалуйста, напиши мне и расскажи, чем ты сейчас интересуешься. Любить ли ты по-прежнему бейсбол? Как поживает твоя сестра? Есть ли у тебя хороший друг?»

Мальчик по-прежнему любил бейсбол. Что касается интересов, то больше всего его интересовали нарушители закона. Он посмотрел фильм о банде Далтона — «Времена Далтонов», его показывали в рекреационном зале № 22. Его сестра завоевала вторую премию в конкурсе танцоров джиттербага, который проходил в столовой. У нее все было замечательно. Волосы она теперь завязывала в хвост. Друга у мальчика не было, но была черепаха, которую он держал в коробке с песком. Имени он для нее не придумал, только нацарапал на панцире идентификационный номер своей семьи, взяв у матери пилку для ногтей. По ночам мальчик накрывал коробку крышкой, а сверху клал плоский белый камень, чтобы черепаха не уползла куда-нибудь. Иногда он слышал сквозь сон, как она скребет когтями по стенке коробки.

Но об этом он отцу не писал. И о своих снах не писал тоже.

Писал он вот что:

«Дорогой папа, в Юте тоже очень много солнца. Еда не слишком плохая, и каждый день нам дают молоко. В столовой мы собираем гвозди для дяди Сэма. Вчера мой воздушный змей зацепился за изгородь».

Правила относительно проволочной изгороди были очень просты. Запрещалось выходить за изгородь, перелезать через изгородь и подлезать под изгородь.

Но что делать, если за изгородь зацепился воздушный змей?

Ответ был очень простой. Про змея придется забыть.

Существовали и правила относительно языка. Вместо «столовая» следовало говорить «обеденный зал», вместо «охрана» — «служба безопасности», вместо «переселенцы» — «эвакуированные». Еще одно важное, хотя и совершенно непонятное правило запрещало использовать выражение «нравственная атмосфера», его следовало заменять на «психологический климат».

Правила относительно еды запрещали просить добавки чего-либо, кроме молока и хлеба.

Правила относительно книг запрещали иметь японские книги.

Правила относительно религии запрещали какие-либо проявления культа императора.

В Лордсбурге, рассказывала мальчику сестра, небо всегда голубое, а проволочная изгородь не такая высокая, как здесь. Там живут только мужчины, и все они чьи-нибудь отцы. По ночам они видят звезды. А днем — как в небе кружат орлы.

Наш папа не поклоняется императору, сказала девочка. Она это точно знала.

— Как по-твоему, он думает о нас? — спросил мальчик.

— Все время.

Отец

мальчика был невысокий красивый мужчина с изящными руками. На указательном пальце у него белел длинный шрам. Когда мальчик был маленьким, он любил целовать этот шрам. Как-то раз он спросил отца, не болит ли у него палец. «Теперь уже не болит», — ответил отец. Он был очень вежлив и хорошо воспитан. Входя в комнату, закрывал за собой дверь без всякого шума. Никогда не опаздывал. Не кричал на официантов. Носил хорошо сшитые костюмы. Любил фисташки. Верил, что фруктовый сок — самый полезный напиток на свете. Любил рисовать. Чаще всего изображал кубы в трех измерениях. «Это единственный рисунок, который мне удается», — говорил он. Всякий раз, когда мальчик стучал в дверь отцовского кабинета, тот поднимал голову, улыбался и откладывал в сторону все дела. «Входи смелее», — говорил он сыну. Каждое утро, прежде чем уйти на работу, отец читал «Экзаминер» и знал ответы на все вопросы. Когда спят рыбы, какого размера микроб и что стало с Китти Маккензи, после того как ее отключили от аппарата искусственного дыхания. «Она сейчас там, где ей лучше, чем здесь. На небесах. Я слышал, по случаю ее прибытия устроили грандиозную вечеринку». Отец знал, когда мать мальчика надо оставить в покое. Знал, когда и как попросить мороженое, чтобы она непременно его купила. «Не проси слишком часто, а когда просишь, не подавай виду, что тебе очень хочется мороженого. Главное, не надо канючить и хныкать». Отец знал, в каких ресторанах японцев обслуживают, а в каких нет. Знал, в каких парикмахерских берутся стричь их жесткие волосы. «Я имею в виду только хорошие парикмахерские». Как-то раз он признался мальчику, что больше всего в Америке ему нравятся пончики с джемом, покрытые глазурью. «Такие ты больше нигде не попробуешь», — говорил он.

Мать утверждала, что солнце старит. Сушит кожу. Каждый вечер перед сном она мазала лицо кремом. Расходовала его бережно, как масло. Или сахар. На банке с кремом было написано «Пондс». Мать купила в аптеке большую банку за день до того, как они уехали из Беркли.

— Я думала, мне хватит ее надолго, — говорила она.

Но крем почти закончился.

— Надо было быть предусмотрительнее, — говорила мать. — И купить две банки.

— А лучше три, — подсказал мальчик.

Мать стояла у зеркала и водила пальцем по лицу:

— У меня мешки под глазами или здесь такое освещение?

— У тебя мешки.

Мать показала на морщинки у рта:

— Видишь? — (Мальчик кивнул.) — Они появились совсем недавно. Когда вернется отец, он меня не узнает.

— Я скажу ему, что это ты.

— На это вся надежда.

Взгляд ее стал рассеянным, словно она унеслась куда-то далеко. А снаружи вздымал пыль сухой горячий ветер, прилетевший с юга и продувавший насквозь всю пустыню.

Пыль была здесь повсюду. Белая, мягкая, мелкая, как тальк. От нее воспалялась кожа. Горели глаза. Шла носом кровь. Пропадал голос. Пыль набивалась в ботинки. В волосы. Попадала в трусы. В рот. В постель.

Пыль проникала даже в сны.

Просачивалась сквозь двери и окна, сквозь трещины в стенах.

Мать мальчика целыми днями только и делала, что сметала пыль. Время от времени она оставляла веник и поднимала голову.

— Все бы отдала за пылесос, — говорила она.