Будем как солнце!

Бальмонт Константин Дмитриевич

Из книги «Горящие здания»

Лирика современной души

1900

Мир должен быть оправдан весь, чтоб можно было жить.

К. Бальмонт

Кинжальные слова

I will speak daggers.

Hamlet [5]

Я устал от нежных снов, От восторгов этих цельных Гармонических пиров И напевов колыбельных. Я хочу порвать лазурь Успокоенных мечтаний. Я хочу горящих зданий, Я хочу кричащих бурь! Упоение покоя – Усыпление ума. Пусть же вспыхнет море зноя, Пусть же в сердце дрогнет тьма. Я хочу иных бряцаний Для моих иных пиров. Я хочу кинжальных слов И предсмертных восклицаний!

5

Я буду говорить резко. Гамлет (англ.).

Морской

разбойник

Есть серая птица морская с позорным названьем: глупыш. Летит она вяло и низко, как будто бы спит, но – глядишь, Нависши уродливым телом над быстро сверкнувшей волной, Она увлекает добычу с блестящей ее чешуей. Она увлекает добычу, но, дерзок, красив и могуч, Над ней альбатрос длиннокрылый, покинув возвышенность туч, Как камень, низринутый с неба, стремительно падает ниц При громких встревоженных криках окрест пролетающих птиц. Ударом свирепого клюва он рыбу швырнет в пустоту И, быстрым комком промелькнувши, изловит ее на лету, И, глупую птицу ограбив, он крылья расправит свои – И виден в его уже клюве блестящий отлив чешуи. Морской и воздушный разбойник, тебе я слагаю свой стих, Тебя я люблю за бесстыдство пиратских порывов твоих. Вы, глупые птицы, спешите, ловите сверкающих рыб, Чтоб метким захватистым клювом он в воздухе их перешиб! ‹1899›

Красный цвет

Быть может, предок мой был честным палачом: Мне маки грезятся, согретые лучом, Гвоздики алые и, полные угрозы, Махрово-алчные, раскрывшиеся розы. Я вижу лилии над зыбкою волной: Окровавленные багряною Луной, Они, забыв свой цвет, безжизненно-усталый, Мерцают сказочно окраской ярко-алой, И с сладким ужасом, в застывшей тишине, Как губы тянутся и тянутся ко мне. И кровь поет во мне… И в таинстве заклятья Мне шепчут призраки: «Скорее! К нам в объятья! Целуй меня… Меня!.. Скорей… Меня… Меня!..» И губы жадные, на шабаш свой маня, Лепечут страшные призывные признанья: «Нам все позволено… Нам в мире нет изгнанья… Мы всюду встретимся… Мы нужны для тебя… Под красным Месяцем, огни лучей дробя, Мы объясним тебе все бездны наслажденья, Все тайны вечности и смерти и рожденья». И кровь поет во мне. И в зыбком полусне Те звуки с красками сливаются во мне. И близость нового, и тайного чего-то, Как пропасть горная, на склоне поворота, Меня баюкает, и вкрадчиво зовет, Туманом огненным окутан небосвод, Мой разум чувствует, что мне, при виде крови Весь мир откроется, и все в нем будет внове. Смеются маки мне, пронзенные лучом… Ты слышишь, предок мой? Я буду палачом!

Скифы

Мы блаженные сонмы свободно кочующих скифов, Только воля одна нам превыше всего дорога. Бросив замок Ольвийский с его изваяньями грифов, От врага укрываясь, мы всюду настигнем врага. Нет ни капищ у нас, ни богов, только зыбкие тучи От востока на запад молитвенным светят лучом. Только богу войны темный хворост слагаем мы в кучи И вершину тех куч украшаем железным мечом. Саранчой мы летим, саранчой на чужое нагрянем, И бесстрашно насытим мы алчные души свои. И всегда на врага тетиву без ошибки натянем, Напитавши стрелу смертоносною жёлчью змеи. Налетим, прошумим – и врага повлечем на аркане, Без оглядки стремимся к другой непочатой стране. Наше счастье – война, наша верная сила – в колчане, Наша гордость – в незнающем отдыха быстром коне. ‹1899›

В глухие дни

Предание

В глухие дни Бориса Годунова, Во мгле Российской пасмурной страны, Толпы людей скиталися без крова, И по ночам всходило две луны. Два солнца по утрам светило с неба, С свирепостью на дольный мир смотря. И вопль протяжный: «Хлеба! Хлеба! Хлеба!» – Из тьмы лесов стремился до царя. На улицах иссохшие скелеты Щипали жадно чахлую траву, Как скот, озверены и неодеты, – И сны осуществлялись наяву. Гроба, отяжелевшие от гнили, Живым давали смрадный адский хлеб, Во рту у мертвых сено находили, И каждый дом был сумрачный вертеп. От бурь и вихрей башни низвергались, И небеса, таясь меж туч тройных, Внезапно красным светом озарялись, Являя битву воинств неземных. Невиданные птицы прилетали, Орлы парили с криком над Москвой, На перекрестках, молча, старцы ждали, Качая поседевшей головой. Среди людей блуждали смерть и злоба, Узрев комету, дрогнула земля, И в эти дни Димитрий встал из гроба, В Отрепьева свой дух переселя.

Смерть Димитрия Красного

Предание

Нет, на Руси бывали чудеса Не меньшие, чем в отдаленных странах. К нам также благосклонны небеса, Есть и для нас мерцания в туманах. Я расскажу о чуде старых дней, Когда, опустошая нивы, долы, Врываясь в села шайками теней, Терзали нас бесчинные моголы. Жил в Галиче тогда несчастный князь, За красоту был зван Димитрий Красный. Незримая меж ним и небом связь В кончине обозначилась ужасной. Смерть

странная была ему дана. Он вдруг, без всякой видимой причины, Лишился вкуса, отдыха и сна, Но никому не сказывал кручины. Кровь из носу без устали текла. Быть приобщен хотел святых он таин, Но страшная на нем печать была: Вкруг рта – всё кровь, и он глядел – как Каин. Толпилися бояре, позабыв Себя – пред ликом горького злосчастья. И вот ему, молитву сотворив, Заткнули ноздри, чтобы дать причастье. Димитрий успокоился, притих, Вздохнув, заснул, и всем казался мертвым. И некий сон, но не из снов земных, Витал над этим трупом распростертым. Оплакали бояре мертвеца И, крепкого они испивши меда, На лавках спать легли. А у крыльца Росла толпа безмолвного народа. И вдруг один боярин увидал, Как, шевельнув чуть зримо волосами, Мертвец, покров содвинув, тихо встал – И начал петь с закрытыми глазами. И в ужасе, среди полночной тьмы, Бояре во дворец народ впустили. А мертвый, стоя, белый, пел псалмы И толковал значенье русской были. Он пел три дня, не открывая глаз, И возвестил грядущую свободу, И умер как святой, в рассветный час, Внушая ужас бледному народу.

Ангелы опальные

Ангелы опальные, Светлые, печальные, Блески погребальные Тающих свечей, – Грустные, безбольные Звоны колокольные, Отзвуки невольные, Отсветы лучей, – Взоры полусонные, Нежные, влюбленные, Дымкой окаймленные Тонкие черты, – То мои несмелые, То воздушно-белые, Сладко-онемелые Легкие цветы. Чувственно-неясные, Девственно-прекрасные, В страстности бесстрастные Тайны и слова, – Шорох приближения, Радость отражения, Нежный грех внушения, Дышащий едва, – Зыбкие и странные, Вкрадчиво-туманные, В смелости нежданные Проблески огня, – То мечты, что встретятся С теми, кем отметятся, И опять засветятся Эхом для меня! ‹1899›

Слова любви

Слова любви, не сказанные мною, В моей душе горят и жгут меня. О, если б ты была речной волною, О, если б я был первой вспышкой дня! Чтоб я, скользнув чуть видимым сияньем, В тебя проник дробящейся мечтой, – Чтоб ты, моим блеснув очарованьем, Жила своей подвижной красотой!

Белладонна

Счастье души утомленной – Только в одном: Быть как цветок полусонный В блеске и шуме дневном, Внутренним светом светиться, Все позабыть и забыться, Тихо, но жадно упиться Тающим сном. Счастье ночной белладонны – Лаской убить. Взоры ее полусонны, Любо ей день позабыть, Светом луны расцвечаться, Сердцем с луною встречаться, Тихо под ветром качаться, В смерти любить. Друг мой, мы оба устали. Радость моя! Радости нет без печали. Между цветами – змея. Кто же с душой утомленной Вспыхнет мечтой полусонной, Кто расцветет белладонной – Ты или я?

Нежнее всего

Твой смех прозвучал серебристый, Нежней, чем серебряный звон, – Нежнее, чем ландыш душистый, Когда он в другого влюблен. Нежней, чем признанье во взгляде, Где счастье желанья зажглось, – Нежнее, чем светлые пряди Внезапно упавших волос. Нежнее, чем блеск водоема, Где слитное пение струй, – Чем песня, что с детства знакома, Чем первой любви поцелуй. Нежнее всего, что желанно Огнем волшебства своего, – Нежнее, чем польская панна, И значит – нежнее всего.

Сумрачные области

Сумрачные области совести моей, Чем же вы осветитесь на исходе дней, – Сумраки отчаянья, дыма и страстей? Вы растете медленно, но, как глыбы туч, Ваш провал безмолвия страшен и могуч, Вы грозите скрытою гибельностью круч. После детства ровного с прелестью лугов, После отыскания новых берегов, Наши мысли гонят нас, гонят, как врагов. Ни минуты отдыха, жизнь к себе зовет, Дышит глянцевитостью наш водоворот, Ни минуты отдыха, дальше, все вперед. Чуть мечтой измеряешь дальние края, Вот уже испорчена молодость твоя, Стынет впечатлительность к сказкам бытия. И душой холодною, полной пустоты, В жажде новых пряностей, новой остроты, Тянешься, дотянешься до своей черты, До черты губительной в бездне голубой, Где ты вдруг очутишься – с призраком – с собой, Искаженный жадностью, грубый и слепой. И среди отчаянья, дыма и теней, Чем же ты осветишься на исходе дней? Горе! Как ты встретишься с совестью своей?