Будни банкира
Шрифт:
Очнувшись, я увидел Марию-Терезию.
– Привет, - сказала она.
... знаете, мы живём в странное время.
Каждый день ощущается нами, как понедельник. Жизнь в целом - как последняя неделя квартала.
Продрал утром глаза и уже куда-то опаздываешь.
Эспрессо из кофе-машины, резиновый гамбургер на бегу... крутишься, что та белка в колесе: встречи, связи, знакомства.
С другом
– Извини, важный звонок по второй линии...
А вечером сидишь один в ресторане, пианист на рояле играет что-то такое, от чего глаза вдруг на мокром месте.
Джаз, наверно...
Отвернёшься к окну, смотришь в окно - там дождь.
И хочется одного, нестерпимо, до умопомрачения хочется одного:
Чтобы рядом была она.
Та самая, чьи глазах прозрачней и чище неба.
Очнувшись, я увидел Марию-Терезию.
– Привет, - сказала она.
– Люблю тебя, - в ответ прошептал я.
Знаете, при обильной кровопотере, не то что рукой или ногой двинуть, языком пошевелить трудно.
– Люблю тебя, - еле слышно прошептал я.
– И я тебя, - она наклонилась и легонько коснулась моих губ поцелуем.
... иногда надо, - просто необходимо, - очутиться в шестнадцатом веке, в третьеразрядной гостинице, на тюфяке, набитом соломой, с кровоточащей дырой в плече, обвязанной оторванным от подола куском материи.
Чтобы очнуться и увидеть лицо.
То самое, единственное лицо.
И глаза, что прозрачней и чище неба.
– Люблю тебя, - прошептал я.
– И я тебя. Спи.
Есть и минус в шестнадцатом веке: из доступных лекарств лишь сон.
Есть и минус... но плюсов гораздо больше.
– Выходи за меня, - прошептал я.
Конечно, было б куда эффектнее стать на колено, протянуть колечко с бриллиантовой искрой, обручальное золотое кольцо в красивой коробочке красного бархата...
Увы, диаманты и искры остались в Харькове: до колечка - тысячи километров и четыре - чуть больше - столетия.
Я не стал ждать и откладывать.
Знаете, я не стал медлить с признанием... и правильно сделал.
Когда через пару недель мы с Марией-Терезией вышли из челнока... не то, чтобы я надеялся на более тёплый приём...
На фанфары, квартальную премию или, скажем, медаль Конгресса.
Нет, я не ждал, - клянусь, даже и в мыслях не было!
– что коллектив Национального банка встретит меня аплодисментами.
Что Валерия Алексеевна...
Знаете, как в старых американских фильмах, когда мир спасён, зло наказано, все улыбаются и рукоплещут, а суровый, но справедливый начальник говорит, обращаясь к герою:
– Good job.
Где Непогодова и где Good job?
Нет, клянусь! я не рассчитывал, что Родина встретит меня с распростёртыми объятиями.
Но чтобы так...
Едва
– в кевларовых касках, в бронежилетах -
навалились со всех сторон, заломили за спину руки, клац! клац! щёлкнули на запястьях наручники.
– Вы имеете право на адвоката. Вы имеете право хранить молчание...
– пижон в чёрных солнцезащитных очках и бейсболке с надписью НАБУ стал зачитывать мне права: "выходи за меня" или "мы будем жить долго и счастливо" в списке прав кавалера Хвалько не значились.
* * * * * * * * *
Поначалу я не воспринял своё задержанье всерьёз.
Ну взял без спроса челнок, ну отсутствовал пару недель на работе...
Ничего, ударным трудом наверстаю упущенное. Сверхурочно выйду.
Лишь на суде я осознал весь ужас своего положения.
Под присягой свидетель Немочка подтвердил:
На перегоне между Иркутском и Благовещенском, на богом забытом разъезде, в тайге, золото не обнаружено.
Нет груза, нет ста восьмидесяти двух тонн, - ни слитков, ни монет царской чеканки.
Ни-че-го!
Лучшие детективы страны усердно вели следствие, выезжали на место пропажи:
– Носом рыли, Ваша честь, землю. Вернее, снег... а его там по колено, по пояс...
– И что?
– Нету!
Бродят невнятные слухи о санном обозе, о мужчинах с офицерской выправкой. Старший у них в авиационных очках, похожих на консервные банки. Но обстоятельные расспросы местного населения каких-то зацепок не дали... сгинул обоз в ночи, канул бесследно.
– А ведь это не просто золото, - завизжала прокурорша Полонская.
– Это будущее наших детей, мальчиков, девочек.
Да, да, дети, сердце моё оборвалось: нет теперь у наших детей будущего.
– А старики, - не унималась Полонская.
– Наши немощные старики. В шортах и цветастых гавайских рубашках... они могли бы гулять по пляжам Флориды, пить мохито из высоких стаканов, снимать на фотоаппараты девушек. А теперь? Какова их судьбы нынче? Клянчить копеечку у супермаркета, разгребать мусорные бачки.
Стариков было особенно жалко.
Юрик-Юрик, что ты наделал?
Нет мне прощения, расстрелять гада и тело в прорубь.
... но меня не расстреляли, украинское правосудие всегда отличалось неумеренной либеральностью: сто двадцать лет заключения, долговая тюрьма, одиночная камера, - так гласил приговор.
Я был ошеломлён его беспредельной мягкостью, гуманность великодушной Отчизны меня воистину потрясла.
Что до выкупа - законодательство требует определить сумму выкупа - судья Каленчук сказал.