Будущее в твоих глазах
Шрифт:
Однако три круга спустя мелодия разлилась трепетом и тягучестью, будто горная река, что наконец дошла до заветной равнины с злаковыми полями. Дирижёр плавно, размерно повёл палочкой, будто взывая к нутру инструментов, и сердца тех с готовностью открылись. Ноты следовали друг за другом, сплетаясь в дрожащую неспешную нежность.
Ладошки Кии заскользили по открытой коже Жана от грудины к шее. Фриссон, как саван, окутал сердце, когда Кирштейн мягко обнял её за талию. Ритм их танца замедлился, напоминая более неспешные шажки, когда важна лишь сама близость. Жан выдохнул, склоняясь ближе к кучерявой макушке, с улыбкой
Киа с мечтательной улыбкой прикрыла глаза. Если в этом мире и есть милый дом, то это человек, обнимающий её.
– Я люблю тебя, – выдыхает она тихо, едва слышно в вальсирующей мелодии.
– Я тоже тебя люблю, – шепчет Жан, в её волосы.
“Очень сильно тебя люблю” – повторяет сердце.
На другой стороне кровати послышался шорох. Жан ненадолго вынырнул из вихря приятных воспоминаний и хитро покосился, рассматривая, как Киа ворочается, устраиваясь на боку поудобнее, пряча нос в складках одеяла и сладко сопя. Свет играет дробными лучами в волосах, на коже и простынях…
Солнце, его солнце…
В голове тут же всплывает вечерний разговор с матушкой, что произошёл, как и многие важные вещи в мире, совершенно неожиданно, когда они все вернулись с ярмарки в дом.
– Она любит тебя, Жан.
Кирштейн вздрогнул, так как голос настигнул его в одинокой кухне, когда он был погружён в собственные мысли. Напевая себе под нос, Жан совершенно не ожидал компании: Киа ушла в ванную, чтобы приготовиться ко сну, а он, так и не переодевшись, отправился на кухню выпить чая.
Обернувшись, Кирштейн встретился с мягким материнским взглядом.
Мария прижимала к груди белый платочек, с улыбкой следя, как сын управлялся с утварью, вымытой Кией ранее.
– Что, прости?
– Она любит тебя. Действительно сильно, – женщина медленно подошла к столу, наливая в кружку свежего кипятка, пока Кирштейн пытался осознать сказанное. – Жанчик, когда я увидела её… Должно быть, едва ли сходу любая мать решит, что хоть кто-либо действительно достоин её сына. И навряд ли сразу найдёт силы обрадоваться, когда сын бесповоротно вырос и возмужал, что готов строить собственную семью. Пойми, милый, я рада за тебя, но первая моя мысль была… едва ли лучшей…
Жан сосредоточенно кивнул, спокойно беря в руки полотенце – хотя скажи хоть кто-либо ему такое лет восемь назад, он бы уже начал горячий спор.
– А теперь?
Мария с улыбкой подняла на него глаза:
– Я наблюдала за вами. За тем, что она делает для тебя и для себя, как говорит, как смотрит тебе в глаза и как смотрит на тебя, пока ты занят. И эти глаза я узнаю из тысячи тысяч, ведь вижу такие в зеркале каждое утро. Она любит тебя, Жанчик, милый. Так, как только способен любить человек… Я рада, что ты не ошибся в выборе и нашёл своё солнце. И если сегодня, представляя меня невестке, вы искали моего благословения, то вы его получили…
Поддавшись нежности, Жан поворачивает голову на бок, чтобы вновь рассмотреть её, когда вдруг понимает, что Киа больше не спит. Она сонно моргает и улыбается, жмурясь от ярких утренних лучей.
– Доброе утро, моё солнце, – шепчет Кирштейн, перекатываясь
– Доброе утро, любимый…
Над Тростом, как и над островом Парадиз восходит солнце.
Королевство восстанавливается, учится обходиться без того, что было утеряно, ищет новые пути. Всё перестраивается под гнётом времени и необходимости перемен – карета прошлого становится бессильна катить настоящее дальше. Стен больше нет и жители, как волны, устремляются к берегам острова, исследуя открывшиеся земли.
Страх перед угрозой нападения всего мира на “островных дьяволов” сохраняется, однако медленно – с грамотных установок Армина Аллерта – дипломатия берёт верх: вновь открывается порт для всех иностранных гостей и даже для Марлии, постепенно наращиваются торговые сообщения и обмен научными достижениями. И что-то сродни магии происходит мелкими шажками: люди с разных уголков земли, каждый напичканный своими сказками, встречают друг друга, постепенно понимая, что различий в них едва ли так много. Быть может, кто-то не ест помидоры, а иной не понимает рыбу, но все они – люди.
Однако крапина дёгтя всё-таки прозаично касается сладкого мёда. С ростом комфорта и благ, спустя пару лет, когда ужас дрожи земли практически притупился в памяти большинства, на острове вновь восстают из пепла ярые Йегеристы – чтобы их пересчитать достаточно одного листа, но урон, что эта группка наносит спокойствию общественности, колоссален. Всё всколыхнулось вновь, потребовав целый год, чтобы рябь тревог и опасений унялась.
Чете Кирштейн чудом удалось избежать нападения, которое по задумке должно было обрушиться на всех уцелевших героев битвы Неба и Земли, что убили “благословенного борца за свободу острова Парадиз и народа Имир – великого Эрена Йегера”.
Жан до сих пор рад, что поддался той спонтанной идее, пришедшей в голову жены. Сначала он был непреклонен, но когда Киа с самым наглым видом уселась на его коленях и принялась щекотать, мешая всё это с поцелуями… шансы на бравую победу стали меркнуть.
– Всего два дня, Жан, ну пожалуйста…
– Хах, Ки-иа, подлая шкодница! – давясь смехом, он попытался вывернуться, но Кириштейн лишь сильнее сжала бёдра, упираясь коленями в кресло. Щемящий душу смех переливался в странную грань удовольствия. С ней. Воздух пылал, то покидая лёгкие, то наполняя их сверх всякой меры, вынуждая задыхаться и глотать слова. – Это что… месть за тот случай на манёврах?.. Я же извинился… Ах ты, наглая девчонка…
Киа удовлетворённо улыбнулась:
– Как ты тогда мне сказал на такие же возмущения: “расскажи мне больше”, – она спародировала свойственное в те года Жану самодовольно и ехидство, чмокнув его в нос и выдерживая тяжёлый от смеха взгляд янтарных омутов. – “Какая я ужасная…”
– Я сейчас… тебя… сам… защекочу… – пыхтя и смеясь, выдавил Жан, упорно стараясь подлезть под её рубашку, но в вечер пятницы Киа явно выигрывала в проворстве, уворачиваясь и пресекая любые попытки свержения щекоткократии. Кирштейн сдавленно запыхтел. – Я не шучу… я буду страшнее… любого титана, бесстыдница…