Булат Окуджава. Вся жизнь – в одной строке
Шрифт:
Абношкин садится к столу. Расправляет ведомость.
– Ну что я тебе платить буду? – говорит Настасья. – Ты подумал?
– Надо, Настя. Подпишись, и всё тут.
– В сорок первом, когда я тебя, раненого, прятала, ты в глаза смотрел, – говорит Настасья, – а теперь-то не глядишь…
– Ну ладно, ладно, – бормочет Абношкин.
– Стыдно тебе, да?
– Ты подписывай, – говорит
Сбор подписей под заём в повести описан очень точно. Действительно, ходили агитаторы-учителя с «комиссией» по домам и «вышибали» деньги под облигации. Объясняли, как необходимы эти деньги сейчас стране, какие на них чудесные будут построены заводы, как легко и весело заживётся после этого советскому народу… Если кто не понимал, подключался председатель, уговаривал, увещевал, угрожал…
А что делать бедному председателю: он получил из района разнарядку собрать энную сумму, и с него самого шкуру спустят, если он не выполнит план!
Вера Яковлевна Кузина:
– Нас и выгоняли, и ругали, и проклинали. Ночь ходили по деревням, а наутро на уроки.
Остаётся последний дом. Он на самом краю. Мы подходим к крыльцу и останавливаемся. На крыльце стоит молодая женщина с ребёнком на руках. Рядом с ней – две белобрысые девочки. А чуть впереди – молодой мужчина в гимнастёрке, и в руке у него топор, словно он дрова поколоть собрался.
– Здравствуйте, друзья, – говорит Мария Филипповна.
Они молчат.
– Эх, беда мне с вами, – хрипит Абношкин. – Ну чего ты, Коля? Чего? Впервой, что ли? – А сам глаза отводит.
– А что, председатель, – говорит Коля спокойно, – я сейчас вот их всех порешу, – и показывает на свою семью, – а посля за вас примусь…
– Хулиганство какое, – шепчет Мария Филипповна.
– Партизанский сын, – подобострастно смеётся Виташа.
– Вот он весь как есть, – говорит Коля.
– Ну ладно, Николай, – говорит Абношкин, – выходит, мы с тобой после поговорим. Другие вон все подписались…
Из этих сцен видно, как автор сочувствует своим героям, всем – и тем, кто вынужден подписываться, и тем, кто собирает подписи. Окуджава пронёс через много лет память об этом – и о своей жалости к людям, и о своём бессилии как-то помочь им, что-то изменить. Может быть, там и тогда зарождались в нём первые сомнения в безусловной правоте существующего строя. А ведь недавно он настолько в ней не сомневался, что был готов поверить, будто его репрессированные родители и впрямь предатели и шпионы.
А в газетах всё выглядело совсем по-другому. Местный «Колхозный труд» испещрён заголовками типа: «Дружно подпишемся на новый заём!» или: «Тебе, любимая Родина!» И никому не придёт в голову, что порядочный заёмщик старые долги раздаёт, прежде чем брать новый.
Но о чём говорить, когда такой всеобщий восторг и умиление! Просто праздник:
С чувством глубокого удовлетворения встретили постановление Советского правительства о выпуске нового займа члены сельхозартели им. Ворошилова, Полянского сельсовета…
Дружной подпиской на
А вот и отклики рядовых граждан:
Пусть американцы знают, что мы Родину любим, как мать, и не позволим никому нарушить мир. Я подписываюсь на заём не ниже 150 проц. месячного оклада…
Для тебя, любимая Родина, ничего не жаль. Я подписываюсь на заём на 160 проц. к месячному окладу…
А родные дети пускай с голоду подыхают! Но и младенцы со стариками не должны в стороне остаться. Тоже пусть раскошеливаются!
Борисову Касьяну Терентьевичу уже за семьдесят лет. Он инвалид труда. Когда Вера Шемаракова (уполномоченный по займу) проходила мимо его дома, старик спросил:
– На заём подписываешь?
– Да, – ответила она.
– А что же ты обходишь меня?
– Да ты старый, дедушка.
– Вот выдумала. Я нигде не читал, чтобы старики Родине не помогали. Записывай. Мне государство помогает жить – платит пенсию. Я знаю о стройках, которые ведёт страна. И желаю свой вклад внести в общее дело. Даю взаймы 300 рублей. 100 рублей плачу сейчас наличными, а за остальными на днях зайдёшь [30] .
30
Здесь все газетные цитаты – из одного номера: Колхозный труд. Перемышль, 1951, 6 мая.
И так всё это трогательно, такая гордость берёт за наш великий советский народ, что непонятно, почему у меня слёзы на глазах, и вопроса не возникает, почему это пенсия представлена как государственная помощь, а не возврат долга, как это есть на самом деле.
Учебный год подходил к концу, и конфликт между Булатом и директором школы, начавшийся с первого диктанта и то разгорающийся, то затухающий, всё это время ждал своего разрешения. Бедный Михаил Тихонович, безобидный в общем, но очень самолюбивый человек, старался, как мог, чтобы не было скандала.
Но не таков был Булат. Его не устраивала школа, его не устраивало преподавание в школе, ему не нравились преподаватели. Вообще деревня ему не нравилась, да и как она могла понравиться человеку, выросшему в городе!
Наконец Солохин понял, что в стенах школы скрыть конфликт не удастся, и начал «сигнализировать» в районо. Он уже давно собирал компромат на приезжего литератора и теперь был во всеоружии, чтобы дать последний и решительный бой. Для «разбора полётов» приехала комиссия районо из Перемышля во главе с самим заведующим Типикиным (в повести – Петунин). Был собран педсовет школы.
Вначале, как на всех собраниях такого рода, долго толковали о всякой всячине, не имеющей никакого отношения к главной причине собрания. А потом… Вот рассказ об этом в повести «Новенький как с иголочки»:
Потом объявляется перерыв. А шума обычного нет. Все сидят почти неподвижно. Все косятся на Петунина. А он встаёт и катится в мою сторону. И спрашивает меня:
– Ну, как у вас дела?
– Да вот сечь меня собираются, – говорю я.