Булат Окуджава. Вся жизнь – в одной строке
Шрифт:
Окуджава нашёл с ребятами общий язык и, когда видел, что они устали, переключался с урока на что-нибудь другое – рассказывал или читал стихи, не входившие в программу обучения. Дети замолкали, заворожённые, и учитель постепенно снова входил в русло урока.
Несмотря на «тяжёлую руку», ребята привязались к новому учителю. На уроках он столько интересного успевал рассказать помимо программы! О чём только не говорил, даже из своей жизни иногда что-то вспоминал. И так это запросто, по-свойски, как будто не стояло меж ними никакой стены, которая, по мнению многих коллег, непременно должна отделять учителя
Кстати – и это не только детей касалось – в его характере такое было: видя заинтересованность слушателей, он не жалел времени и мог долго и подробно рассказывать что-то или объяснять. Возможно, у него уже тогда была какая-то потребность в аудитории. Коллеги – правда, не все – видели, что, несмотря на кажущуюся суровость и отстранённость или даже высокомерность, он мог быть общительным, и даже очень. Но когда чувствовал, что кому-то не очень интересен его рассказ, замыкался и уходил в себя. А если кто-либо осмеливался допустить в его адрес усмешку или ухмылку, – этот человек для него просто переставал существовать.
В общем, ученикам нетрудно было влюбиться в такого учителя. И интересные рассказы, и то, что по ходу урока импровизировал и шутил, если у него было хорошее настроение. Импровизации эти приводили в бурное веселье весь класс. Поводом для них могло стать что угодно.
Например, вызывает он к доске ученика Витю Ступина, тот выходит, мямлит что-то – в общем, не выучил урока. А Булат Шалвович вместо того, чтобы отчитать его, вдруг декламирует:
А вот Витя Ступин
Толчёт воду в ступе.
Лень его замучила.
С ленью он не справится —
Неучем останется.
Весь класс так и покатывается со смеху…
За точность стиха не ручаюсь: этот эпизод мне рассказал Николай Комраков, который сам по малолетству не учился у Окуджавы, но, как мог, запомнил этот стишок со слов старшего брата, учившегося в классе Булата.
Или другой пример. Один ученик опоздал на урок и в оправдание своё сказал, что ждал, когда приедет его отец, который работал шофёром на грузовике. Булат Шалвович вызвал его к доске и велел написать и разобрать следующее предложение: «Сегодня папа, чтобы заработать, посадил “грачей” (так называли левых пассажиров. – М. Г.) и повёз их в город».
Класс опять покатывается со смеху.
В той школе, как и в очень многих в те годы, физкультуру преподавал инвалид войны. Звали его Павел Борисович Грудинин. И, так как в результате ранения нога у него не сгибалась, сам он ничего показывать ребятам не мог, а давал им мяч, и все сорок пять минут урока ребята играли в футбол или волейбол. Булат Шалвович частенько, когда у него не было урока, присоединялся к ученикам. Да что там, – даже на большой перемене он, говорят, снимал галстук, выкуривал сигарету и выходил на школьный двор, где была волейбольная площадка. А поиграв, вновь повязывал галстук и возвращался в класс.
За то, что он, единственный взрослый, да ещё и учитель, играл с ними, ребята ещё больше уважали его. Но
Теперь надо вспомнить ещё одну участницу тех событий. Тем более, что она вообще в районе главная была в части просвещения. Клавдия Михайловна Свирина была заведующей районным отделом народного образования, но в кабинете у себя она не засиживалась. Семьи у неё не было, и она почти всё время проводила в школе.
Снова вспоминает М. С. Суховицкая:
– Обстановка в школе была ужасная. В каком плане – это ж были сталинские времена, тогда же был Берия. Тогда были осведомители. Заведующая РОНО была осведомительницей.
У неё в жизни произошло большое несчастье. Она в молодости увлекалась химией, и в одном из опытов что-то взорвалось. Её покалечило – на руках и на лице у неё была стянута кожа. Она всё время ходила в перчатках.
Позже, когда меня перевели в Детчино, тамошний директор дома культуры очень ухаживал за мной и даже намеревался на мне жениться. Так вот он мне по великому секрету сказал, что он является осведомителем и что Свирина эта из Высокиничей тоже осведомительница. Тогда-то мы и узнали, почему у неё была такая власть.
Дело в том, что эта Свирина поставила себя так, что учителя мыли у неё полы. Дома. И должны были убирать у неё в квартире, прислуживать ей и так далее. Нам могло такое в голову прийти? Естественно, мы ничего этого не делали. Ну, соответственное к нам было и отношение.
– Так что, она сама этого требовала?
– Нет, не сама. Там всё время мать её в школе ошивалась.
Мне не пришлось встретиться ни с кем из той компании начинающих учителей [37] . Никого из них в Высокиничах давно уже не было, не прижились они там.
37
Единственную из них, Майю Семёновну Суховицкую, удалось разыскать в Москве в 2010 году моему литературному секретарю, редактору и большому другу, калужскому журналисту Наталье Торбенковой.
Что касается сотрудничества Свириной с «органами», то да, очень похоже, судя по её послужному списку. В 1952 году она была освобождена от должности заведующей Высокиничским районо (не без помощи героя нашего повествования) и назначена рядовым учителем школы, что было невиданным понижением. Но уже в 1953 её вдруг переводят в Калугу, и не кем-нибудь, а сразу директором Калужского областного института усовершенствования учителей! Головокружительная карьера! А в 1964 году ей даже было присвоено звание заслуженного учителя РСФСР. Ну да бог с ней!
А мы посмотрим теперь, что вспоминает коллега Булата Шалвовича из другого «лагеря» – Лидия Петровна Брыленко:
– Вы знаете, он какой-то был своенравный. Он осознавал, что хорошо знает, что хорошо умеет… А ребята его отлично понимали, он объяснял доступно, просто. И умел вовремя остановить урок, дать им расслабиться, перейти от основного к простенькому, а потом в это простенькое опять вклиниться, продолжить урок – вот это у него неотъемлемо. Но это не каждому доступно. Ведь для того, чтобы отвлечь ребёнка от урока, надо знать, чем и как, чтобы потом не выбить его совсем из колеи-то. А то ведь он отвлечётся, а потом уже всё, уже расслаблены дети, уже всё…