Булат Окуджава. Вся жизнь – в одной строке
Шрифт:
Но… не наш он всё-таки был человек. Было в нём что-то такое несоветское. А ведь тогда он ещё был идеологически вполне верно настроенным молодым человеком и ещё искренне верил в правильность ленинского учения.
Так что же он – не понимал, чего от него хотят? Зачем направо и налево ставил двойки, когда от него требовали стопроцентной успеваемости? Зачем учил детей думать в стране, где требовалось не думать, а только исполнять?
В том-то и дело, что не понимал. В нём действительно сразу было что-то не то, хоть сам он об этом мог и не догадываться. Что это было? Обострённое чувство человеческого достоинства, а может быть, неумение или нежелание ходить строем?
…Через несколько лет, когда стали появляться его песни, они вызвали бурную ненависть кремлёвских идеологов, и не случайно.
…Чем же я вам
Сочинял-то он обычные, как ему казалось, лирические и шуточные песенки, а они оказались какими-то антисоветскими. Не по содержанию, нет, но по духу своему, по сути. Они заставляли слушателя задуматься, – может быть, впервые задуматься не о стране нашей великой, в которой жизнь становится с каждым днём всё лучше и веселее, и не о каком-нибудь герое или ударнике, а о себе. И слушателю, может, впервые стало жалко не Павлика Морозова или Павку Корчагина, а себя, и он заплакал, слушая эти песни…
Конечно, и прежде люди задумывались о своей судьбе, и плакали, и горевали. Но так, чтобы в песне как будто именно про них написано было, да так пронзительно, да так нешуточно… Это был шок.
И думается, эти песни нанесли коммунистической идеологии такой значительный моральный урон, который мы и сейчас ещё оценить до конца не в состоянии.
А он этого не понимал. Он недоумевал и обижался.
Так, наверное, недоумевали и обижались в своё время Михаил Афанасьевич Булгаков и Андрей Платонович Платонов, когда их клеймили и не печатали их произведений. Они писали искренне и искренне надеялись, что их произведения нужны этой стране.
Но враги Булата понимали суть его песен, а может быть, просто интуитивно чувствовали её. И, не зная, к чему придраться, обзывали их то упадочническими, то блатными… Один только композитор В. Соловьёв-Седой выразил более или менее близко суть этих песен, обозвав их «белогвардейскими». Не в том, конечно, смысле, что Булат Окуджава воспевал белое движение, а в том, что песни эти были чужды самому советскому строю.
Впрочем, нам пора вернуться в Высокиничи.
А тут, пока мы занимались некоторыми изысканиями в литературоведении, подошёл главный государственный праздник – 7 ноября. И хотя день был выходной, на учителей возлагались особые обязанности. Так как Высокиничи были районным центром, полагалось проводить демонстрацию. Учителя должны были подготовить своих учеников, обеспечить, что называется, явку и вместе с ними дружною колонной (так и хочется сказать – толпой) пройти до Доски почёта с портретами передовиков и передовичек на главной площади.
Но у молодых учителей на этот день были другие планы. Они соскучились по дому, по родным и решили съездить в Москву, благо день выходной. К тому же, можно было уехать накануне, сразу после уроков. Пошли с просьбой к директору, но тот категорически отказал. Не получив разрешения, учителя всё же собрались и под предводительством единственного в их компании мужчины – Булата Шалвовича – демонстративно вышли на дорогу ловить попутку. До Москвы было сравнительно недалеко, километров сто.
А после праздника вышли как ни в чём не бывало на работу. Директор был страшно зол, но ничего не попишешь, КЗОТа они не нарушили, прогула не совершили.
…Несколько лет назад архив Жуковского (прежде Высокиничского) районного отдела народного образования сгорел, и теперь многие документы того времени утеряны навсегда. В частности, установить, кто и когда устроился на работу, кто и когда уволился, какие директивы РОНО спускал в школу и какой была обратная связь, невозможно. К счастью, в новой Высокиничской школе сохранилась книга приказов за тот период. Конечно, все приказы касаются исключительно внутренней школьной жизни, но – спасибо и на том – кое-что интересное мы можем из них почерпнуть.
Этот источник документов остался почти единственным по интересующему нас вопросу, поэтому прошу простить, если я слишком часто и густо буду его цитировать. Жалко пересказывать суть того или иного приказа своими словами – мне кажется, что в этих, на первый взгляд, скучных строках теплится какая-то жизнь. То ли слышится слабое биение пульса давно ушедшей эпохи, то ли вдруг на мгновение оживают чувства и страсти, владевшие тогда людьми, угодившими в эти документы.
Выше я оговорился, что школьная книга приказов – почти единственный источник документов. Почти – потому, что есть ещё один – «высокиничское дело» в архиве облоно, сохранившемся в Государственном архиве документов новейшей истории Калужской области. Это «дело» появилось позже, в связи со скандалом, последовавшим за увольнением нашего героя и учительницы Суховицкой. В нём есть документы, не имеющие никакого отражения в школьной книге приказов. Эти документы требуют особого внимания, так как представляются фальшивкой, призванной сфабриковать это самое «дело». Один из этих сомнительных документов, докладную классного руководителя П. Грудинина, мы уже приводили выше.
Итак, директор школы Михаил Илларионович Кочергин был человеком хоть и не очень далёким (что, видимо, и мешало высоколобым выпускникам Московского пединститута и Тбилисского университета уважать его), но деятельным.
Буквально через месяц с небольшим после ноябрьских праздников появляется приказ о плачевном состоянии дел с преподаванием русского языка в школе. Что интересно, сколько ни листал я журнал приказов, никакого подобного приказа относительно преподавания других предметов мне увидеть не довелось. Складывается впечатление, что приказ направлен не столько на улучшение в деле преподавания русского языка, сколько против конкретных преподавателей. Но не так прост Михаил Илларионович: в документе в числе прочих имеется одна фамилия – Иван Григорьевич Новиков, отнюдь не из той компании молодых учителей, с которыми, собственно, борется руководство школы вот уже почти полгода. И Новиков даже первым упоминается, чтобы усугубить объективность грустной картины [43] :
43
Орфография и пунктуация приказов здесь и далее сохранены.
Приказ № 37
По Высокиничской средней школе
от 14 декабря 1951 г.
Проведённая проверка состояния тетрадей учащихся по русскому языку по 5–6 классам нашей школы, показала, что преподаватели русского языка Новиков Иван Григорьевич, Окуджава Булат Шалвович, Прошлякова Галина Алексеевна и Суховицкая Майя Семёновна уделяют недостаточное внимание проверке тетрадей учащихся, так например:
1. У ученицы Рассохиной 6 «а» класс тетрадь не проверялась в течении целого месяца с 26/Х по 26/XI (учитель Суховицкая Майя Семеновна). У ученицы Ивановой Светланы 5 «б» тетрадь не проверялась с 16/Х по 9/XI; у ученика Сенаторова 5 «б» класс тетрадь не проверялась с 26/IX – 11/XI (учитель Окуджава Булат Шалвович). Вместо оценок после проверки ставится «см» (преподаватель Прошлякова).
2. При проверке тетрадей многие ошибки не замечаются, а, следовательно и не исправляются. В следствие этого получается завышение оценок. Например, у ученицы Тишиной 5 «б» класс в домашней работе от 19/Х, 29/Х имеют место неисправленные ошибки, а оценка 5. У ученицы Пресновой В. в работе от 23/Х пропущено две ошибки, а оценка 5. У ученика Ларина 5 «в» класс пропущены ошибки точно также у ученика Федосова в работе 9/XII – оценка 5.
3. Как правило, внешний вид тетрадей учащихся 5–6 классов оставляет желать много лучшего. Они сильно помяты, на их листах много чернильных пятен, верхние листы (обложки) у многих тетрадей оторваны. У многих тетрадей не соблюдаются поля. Многие учащиеся отчеркивают поля небрежно.
4. Каллиграфия письма учащихся в большинстве случаев плохая. Преподаватели не отражают в тетрадях борьбы за хорошую каллиграфию.
5. Имеет место случайность в подборе орфограмм для классных работ с учащимися, например, орфограмма для классной работы в 5 «б» класс 23/Х.
Все перечисленные факты говорят о том, что преподаватели русского языка и литературы нашей школы недостаточно борются за прочные и хорошие знания учащихся и не систематически приучают учащихся к аккуратности и ответственности перед учителями, родителями и товарищами за свою работу.
Учитывая и то, что успеваемость по русскому языку крайне низкая, обращаю внимание на более серьёзную и систематическую проверку тетрадей со стороны преподавателей русского языка и литературного чтения, и приказываю:
Повести усиленную борьбу за прочные и отличные знания учащихся, за отличный внешний вид тетрадей, за хорошую и отличную каллиграфию учащихся, руководствуясь теми требованиями, которые предъявляются к преподаванию русского языка и литературы. Проверку тетрадей вести систематически и тщательно не допускать пропусков ошибок.
1. Строго соблюдать единые требования к учащимся в разрезе единого орфографического режима, принятого в школе.
2. Необходимо усилить внеклассную работу с учащимися, устраивая вечера чтения художественной литературы, читательские конференции, просмотр диапозитивов, кинокартин учебного характера. Устройство выставок из монтажей художественных репродукций, фотографий и рисунков на литературные темы.
3. Следить за тем, чтобы учащиеся разумно пользовались библиотекой, кино. Вывесить в классах списки рекомендованной для детей литературы.
4. Настоящий приказ зачитать на заседании предметной комиссии и наметить меры по устранению отмеченных этим приказом недостатков.
Представляю, как веселились молодые филологи над пассажами типа «…не отражают в тетрадях борьбы за хорошую каллиграфию» или «Строго соблюдать единые требования к учащимся в разрезе единого орфографического режима, принятого в школе». Что уж тут говорить о других многочисленных «перлах» – и это в приказе, посвящённом преподаванию русского языка.
Ну, пусть себе веселятся до поры до времени, мы же попробуем разобраться в этом приказе. И для начала отметим, что включённый в него Иван Григорьевич Новиков, да ещё и упомянутый первым, вообще ни в каких грехах не уличается и в приказе больше не упоминается. То есть, какие именно к нему претензии и были ли они, непонятно.