Бумеранг
Шрифт:
Страшенные синяки превратились в жёлтые пятна и потихоньку исчезали. Лицо уже не напоминало злокачественную опухоль, глаза и губы вернули нормальную форму. Удивительным образом, страдания и мытарства не обезобразили девушку, не стёрли узнаваемых черт. Разве что щёки впали, да заострились скулы, став выразительнее. И детская наивность во взгляде пропала, сменилась чем-то пронзительным, как крик горлицы в вышине. Горлиц Миша никогда не видел и крик их не слышал, но выражение казалось подходящим. Меж бровями девушки часто залегала складка, которую хотелось стереть, изгнать без следа касанием пальца. Делать этого он не стал, разумеется. После случившегося ей, наверное, любое прикосновение будет отвратительно. Хоть воспоминания об ужасах
И в глаза она почти не смотрела. Чуть что, опускала взгляд, прятала под густой опушкой ресниц.
Миша почти забыл, какие они длинные.
Юля и спустя девять лет оставалась красива невероятной, хрупкой, как снежинка, красотой. Только уже не как девочка-подросток, а как женщина. С остатками синяков, бледная от слабости и слишком худенькая, она всё равно притягивала внимание. Как полная луна в небе над городом. В её лице появилось что-то таинственное, манящее. Настолько, что перестать думать о ней было невозможно. Хотелось быть рядом, охранять от всего на свете, неотрывно смотреть. Вдыхать запах бледно-золотистых волос. Держать это чудо в своих руках и не отпускать больше никогда.
В один из дней, сидя возле спящей после утомительных процедур девушки, Миша вдруг подумал, что всё могло быть иначе. Прямо сейчас он мог бы держать её руку с обручальным кольцом. И не в больничной палате, а в их общем доме. Она могла бы стать его женой. Если бы только он не был придурком и подождал. Не полез лапать на свидании. Или хотя бы подождал, пока ей надоест хлюпик Андрюша — тот, кстати, давно женился и растит таких же белобрысых, как они с женой, близнецов. Миша видел его на фотках со встречи выпускников. Сам он туда не ходил. Побоялся столкнуться с Юлькой.
Если бы только он не повёлся на уговоры Игоря…
Реабилитация делала своё дело. Юля уже вставала, могла без помощи ходить по палате. Но когда приходили они с Игорем, тут же пряталась под одеяло, как за щит. Пока что она не видела в них близких людей. Но потихоньку привыкала к присутствию, меньше напрягалась. Даже начала улыбаться, когда видела в дверях.
На выписке она была спокойна, с любопытством разглядывала других людей в холле. Пока ехали, тоже никаких признаков тревоги не выказывала. Но у дома с ней что-то случилось.
Её уговорили выйти, повели по дорожке — осторожно, будто она могла сдетонировать, если чуть надавить. Юля недоверчиво разглядывала дом.
— Всё хорошо, — убеждал её Миша, квохча, как наседка, — всё в порядке. Никто тебя не обидит. У тебя и комната своя, и замок в ней есть. И всё, что захочешь, только попроси. Мы твои друзья, обо всём позаботимся.
Игорь оттёр его всторону, устав слушать эти сюсюканья. Ей же не пять лет, подумал он. И не сто пять.
— Короче, — сказал он, перехватив инициативу, — если тебе здесь будет плохо, никто оставаться не заставляет. Присмотришься, попробуешь. Если не понравится — купим другое жильё, получше. Какое захочешь. Просто на первых парах лучше в домашней обстановке побыть. Привыкнуть к нормальной жизни после больницы. Может, память восстанавливаться начнёт, — добавил он, а про себя подумал: «Не дай бог».
Миша смотрел волком. Не понравилась ему эта речь, как и мысль, что его дом, видите ли, недостаточно хорош. Но Игорь внимания не обратил. Главное, что на Юлю его слова подействовали, а чужие детсадовские обидки ему до лампочки.
Дом Мише достался от родителей, которые последние годы безвылазно жили в Черногории. Без особого шика — загородный коттедж в два этажа, — но симпатичный. И внутри уютно. Для жизни делалось, а не для того, чтобы в соцсети выкладывать. У Игоря в гостях он ни разу не был, зато фотографий в инстаграме его ботоксной Барби видел миллиард. Дорого-богато, конечно, но души нет.
Юле такое не подойдёт. А здесь ей и тепло будет, и светло. В отдельной
Оставив её обживаться, они вышли на кухню. Стуча графином о край стакана, Миша налил себе воды. Вытер лоб — даже не заметил, что вспотел.
— Ничего так, — снисходительно сказал Игорь, входя следом. — Миленько. Но кровать я куплю новую, уж извини. Себе недавно брал, немецкая. И освещение, честно говоря… Надо бы точечное, что она будет, как в прошлом веке.
— Твоя Женечка не будет против, что ты на чужую женщину бабло тратишь? — не выдержал Миша, ехидно скалясь поверх стакана.
Игорь и бровью не повёл:
— Жанна, а не Женечка. И с хера ли чужая? Ты давай мне, не это самое. Чего мне позвонил, если я тебе не нужен тут был? Мы в этой упряжке оба, Мишанский, так что не выделывайся. Помощь, знаешь, она лишней не бывает. — Он мысленно что-то прикинул. — Ей же вещи нужны, шмотки, бирюльки всякие. И не за три копейки. Пусть к нормальной жизни вернётся, к достойной. По хорошему, в Дубай бы её свозить или в Ниццу, отдохнуть, как следует. Но это потом, когда оклемается. Так что давай договоримся срзау, чтоб никто не быковал — вкладываемся вместе. И звонишь ты мне, как только что-то понадобится. Хотя, знаешь, я сам буду. И звонить, и приезжать. Это для неё всё, а не для нас с тобой.
Как бы Мише не хотелось возразить, что ничья сомнительная помощь ему не нужна, он всё же смолчал. Потому что в словах Игоря была своя правда.
Школьная их дружба не выдержала испытания временем. Растаяла, как дым, когда жизнь разбросала по разным ВУЗам, районам и тусовкам. После выпуска пару раз посидели в баре, но вкус у пива был какой-то прокисший. Какая тут дружба и разговоры о ерунде, когда при каждой встрече в голове вспыхивали флэшбеки: приглушённые кляпом крики и опустевший взгляд. В тот вечер выпускного Игорь наслаждался своей силой и превосходством, ему было классно во всех отношениях. Утром пришло осознание. Страшное и мерзкое. Его словно обвило склизкими щупальцами какое-то чудовище, имени которому не было. Коленки тряслись от ожидания, что с минуты на минуту к нему вломятся менты. Или позвонит растерянная мама, скажет, что ничего не понимает, но ей только что звонили родители Юли… Ужас перед последствиями завис над ним лезвием гильотины. А ещё он злился, что Миша, который всегда был голосом разума в их тандеме, ничерта не сделал, чтоб его остановить.
Секунды казались бесконечными, царапались, как крошечные песчинки. Складывались в минуты, а те — в часы первых суток. Но дверь стояла на месте. Никто не обрывал телефон. Сообщения не сыпались на него градом.
Всё было нормально.
Ближе к ночи он сам позвонил Мишане, но тот даже не стал с ним разговаривать. Соврал, что занят. Чем это, интересно? Игорь понял, что тот просто зассал. Но успокоился полностью. Если сейчас буря не грянула, значит — обошлось.
Мишаня свалил из города едва ли не на следующий день. Даже не попрощался. Игорь улетел позже, долгожданная поездка в Берлин заслонила собой недавние переживания. Он заставлял себя не думать о случившемся, но вечно это длиться не могло. Всё навалилось уже в Германии. Несколько недель он разгульно тусил по ночным клубам, спуская родительские деньги, ввязывался во всё, что предлагали русскоязычные приятели, появляясь в гостинице только под утро. Всё, лишь бы ему не снились проклятые сны, в которых он снова был на полу подсобки, а перед ним — белое, как мел, лицо, с распахнутым в немом крике ртом. Обстановка менялась, сюжеты иногда сворачивали в сторону, но финал у них всегда был один: они двое уходят прочь, оставляя на грязном полу истерзанную сломленную фигурку.