Буревестник
Шрифт:
— С Прикопом, — сказал секретарь, который только теперь узнал, что на «Октябрьской звезде» не один, а двое Даниловых.
— С Прикопом у меня никогда ничего не было. С его братом Симионом я подрался раз, когда мы были молодыми парнями… — сказал Адам с чуть заметной улыбкой.
— Из-за чего?
— Из-за одной девушки… — ответил Адам и сразу подумал: «Зачем скрывать? Пускай лучше все узнает!»
— Я собирался на ней жениться, но меня засадили в тюрьму и она вышла за Симиона Данилова, — продолжал Адам, смотря прямо в глаза секретарю, лицо которого заметно просветлело.
— Где они теперь?
Он рыбачит, а она дома, в деревне.
— Видели ее с тех пор?
Адам смутился:
— Раз
— Между вами и Прикопом Даниловым никакой вражды, значит, нету?
— Нет. Я в молодости работал рыбаком у его отца — кулак был у нас на селе…
Сказав это, он посмотрел на секретаря. А тот в это время думал: «Я его знаю. И ведет он себя в точности, как я ожидал».
— Слушайте, Жора, — сказал он мягко. — Происхождение Данилова партии известно. Но его деятельность за последние годы заставила нас отнестись к этому иначе. Он порвал со своим классом, не видится с родителями… И, в конце концов, вам следует интересоваться работой бюро, работой Прециосу, а не вспоминать какие-то прежние ссоры. Ведь с Прециосу у вас никаких личных счетов нету…
— Ни с Прециосу, ни с Прикопом Даниловым! — воскликнул Адам.
— Пусть это так и останется, — продолжал секретарь тем же тоном, заботясь о том, чтобы в Адаме как-нибудь не разгорелась прежняя ненависть. — А Прециосу — моряк, сын портового рабочего, мы его знаем как честного человека. Вы должны ему помочь…
Он указал Адаму на его ошибки.
— Да, я действовал не согласованно, — признался Адам. — Тогда нужно было принять немедленное решение, я не подумал, хотя, конечно, успел бы переговорить с бюро парторганизации. Что же касается того, что у меня будто бы подобралась своя компания… и что я создаю неблагоприятную для бюро атмосферу, то ведь атмосферу эту создают они сами. Работа у них хромает; парторганизацию они отрывают от масс, от технических кадров. Вся команда перед ними дрожит… Всего не скажешь: когда кончу, подам подробный рапорт…
Секретарь колебался: «Да, — думал он, — Жора верен себе. Он такой, каким я его знаю… А что, если в нем все-таки говорит прежняя неприязнь? В своих ошибках он признается — значит, Прециосу был прав…»
— Слушайте, Жора, — сказал он. — Ладить с людьми не так легко. Даже если у вас нет личной неприязни к Данилову, он или другие могут это подумать, а чтобы про нашего инструктора думали такие вещи, это вовсе не годится.
— Товарищ секретарь, разрешите мне продолжать работать с парторганизацией «Октябрьской звезды», — горячо заговорил Адам. — Другому потребуется целый год, чтобы освоиться с тамошней обстановкой, если он не природный рыбак, как я, и не из одного села со многими из рыбаков, которые там работают. А работа у них сильно хромает… Серьезные неполадки… Разрешите мне остаться и ликвидировать создавшееся положение.
— Посмотрим. Я посоветуюсь с товарищами из бюро. Пока оставайтесь здесь.
Адам изменился в лице.
— Каждый день дорог, — сказал он. — Производство страдает; на судне анархия; защитных материалов не хватает; несколько рыбаков утонуло, потому что не было штормовых фонарей. Ведь я собирался быть у вас через несколько недель и доложить, что производство удвоилось, что парторганизация на корабле образцовая, что люди довольны…
Он посмотрел на секретаря с нескрываемой горечью, с мольбой, но бывший шахтер заупрямился:
— Стойте, не горячитесь. Лучше действовать наверняка, быть уверенным, что мы на правильном пути. Если мы решим, чтобы вы вернулись на пароход, я вас вызову.
В тот же вечер бюро областного комитета партии раскритиковало начальника рыболовной флотилии за то, что лодки не снабжены штормовыми фонарями. Начальник флотилии, раздраженный этим заседанием, вызвал к себе Спиру Василиу и, не предлагая ему сесть, полчаса на него кричал.
Рыболовная флотилия вернулась в Констанцу в конце месяца, потом снова вышла в море — и снова без Адама Жоры.
XXX
Рейс окончился. Рыбаки разъехались по городам и селам побережья — Констанца, Мангалия, Сфынту-Георге, Даниловка, Сулина. Пробыв дома с семьей пять дней, они снова вышли на работу.
Погода стояла хорошая, высоко в ясном небе плыли редкие перистые облака. Обычно сухая, бесплодная добруджская степь зеленела молодой травой, которая, казалось, не знала, что скоро ее безжалостно выжжет солнце, заглушит пыль, высушит засуха, и потому беззаботно колыхала на весеннем ветерке свои нежные зеленые стебли, перемешанные с полевыми цветами. В дунайских поймах куковали кукушки, в озерах и озерцах цвели, сияя непорочной белизной, кувшинки и гордо, как царский скипетр, нес свои пушистые золотые метелки камыш. Ребята в рыбацких селах заходили по пузо в холодное море, играли под вытащенными на песок лодками, а кто побольше — учился у отцов забрасывать невод.
В лунные ночи в Гура-Портицей густо шла сельдь. Миллионы рыбок с серебристыми брюшками кишели и прыгали в воде, попадая в сплетенные из лозняка верши, откуда их черпаками выгребали рыбаки. Работать в кишевшей рыбой и сверкавшей в лунном свете холодной воде приходилось всю ночь.
Емельян Романов и еще кое-кто из даниловских рыбаков, не первой молодости, хорошо помнивших то, что произошло двенадцать лет тому назад, когда случился тот памятный шторм и суд над Адамом Жорой, рассказали женам и друзьям о том, что Жора вернулся на море — правда, уже не рыбаком, но все таки вернулся. Выяснилось, что к каторжным работам приговорили его несправедливо, как многие тогда еще думали и как упорно говорили потом все эти годы, так что никто в Даниловке больше не сомневался в том, что Адам пострадал невинно. Не было сомнений и в том, что все это было делом рук Даниловых — Евтея и его сыновей, — что подтвердилось женитьбой Симиона на Ульяне, которая — как знали ее подруги — была помолвлена с Адамом.
Среди подруг, которые сначала плакали вместе с Ульяной, потом пристали к ней, чтобы она ходила вместе с ними на сельские гулянки и хороводы, потом гуляли на ее свадьбе с Симионом и даже уговаривали выйти за него замуж — «не будь, мол, дурой, молодость, не успеешь оглянуться, как пройдет, никто на тебя смотреть не станет», — была одна, которая вышла замуж за Емельяна Романова и народила ему пятерых детей. Она — как немногие другие — оставалась все эти годы верной подругой Ульяне. Когда Емельян вернулся из первого за этот год рейса рыболовной флотилии, он, разумеется, в тот же вечер рассказал жене про Адама, про то, как он изменился, каким стал теперь, как он, Емельян, его узнал, о чем они говорили и т. д.
На следующий же день, вечером, жена Емельяна повязала голову новым — с алыми цветами по желтому полю — платком, оправила блузку и, скрестив руки на груди, побежала к Ульяне. Симион, которого она застала за ужином, угрюмо ответил на ее приветствие. Старики Даниловы сидели молча. Ульяна прислуживала мужу.
— Весна-то в этом году какая! — начала Романова. — Теперь бы только дождичка — богатый урожай будет.
— М-да, — откликнулся Симион.
Евтей со старухой ничего не сказали. Ульяна тоже молчала.