Бурный финиш
Шрифт:
– Я здесь. Молчи.
– М-м...
Молодой врач сказал ей что-то утешающим тоном, она слабо ответила: «Si». Он раскрыл свой чемоданчик и ловко собрал шприц для инъекции, затем проделал дырку в ее чулке, протер кожу спиртом и сделал укол в бедро. Снова пощупал пульс и сказал что-то успокаивающее. Я видел, что он ее ободряет, но меня это мало утешало.
Вскоре Габриэлла открыла глаза пошире, и на ее влажном лице появилась судорожная улыбка.
– Лучше, – сказала она еле слышно.
Но она на глазах теряла дыхание, и никаких улучшений я
– Ну и хорошо, – улыбнулся я в ответ. – Тебя отвезут в больницу, и все будет в порядке.
Габриэлла еле заметно кивнула. Врач по-прежнему держал ее руку, следил за пульсом по часам.
Подкатили две машины и, взвизгнув шинами, остановились. Полицейский «Ситроен» и машина «Скорой помощи». Из первой появились два карабинера, явно в чинах, а из второй – санитары с носилками. Вместе с доктором они осторожно забрали Габриэллу из моих объятий и уложили на носилки. Под голову ей положили одеяло, чтобы было удобнее лежать. Доктор проводил взглядом дырочку в спине. Он и не попытался снять с Габриэллы пальто.
Один из полицейских спросил меня:
– Вы, кажется, говорите по-французски?
– Да, – ответил я, вставая. Только теперь я понял, какая здесь твердая мостовая. Нога, которую я согнул в колене, успела онеметь.
– Имя и адрес молодой дамы?
Я сообщил, он записал.
– А ваши?
Я сообщил.
– Что тут случилось? – спросил он.
– Мы бежали, чтобы успеть на трамвай. Кто-то выстрелил нам в спину. Вот отсюда. – Я показал на переулок.
– Кто же?
– Я не видел. – Санитары подняли носилки с Габриэллой, я поспешно сказал: – Я поеду с ней.
Но полицейский покачал головой:
– Попозже. Сейчас вы должны поехать с нами и рассказать все, что случилось.
– Я не оставлю ее. – Я не мог допустить, чтобы Габриэллу вот так увезли. Я быстро шагнул к доктору, взял его за руку.
– Глядите, – сказал я, распахивая пиджак.
Он взглянул и стал вытаскивать мою рубашку из брюк, чтобы разобраться, что случилось. По нижнему ребру у меня тянулась кровавая полоса длиной дюймов пять. Неглубокая, но горела, как ожог. Доктор пояснил полицейским, что это означает.
– Ладно, – сказал тот полицейский, что говорил по-французски. – Поезжайте, пусть вам сделают перевязку. – Он записал адрес на страничке блокнота и, вырвав, дал мне. – А потом к нам, ясно?
– Договорились.
– Паспорт при вас?
Я вынул паспорт, отдал ему и положил в бумажник листок с адресом. Доктор кивком велел мне садиться в машину «Скорой помощи», что я и сделал.
– Погодите, – сказал полицейский, когда санитары уже закрывали двери. – Пуля, значит, попала в девушку, а потом задела и вас?
– Нет, – сказал я. – В нас стреляли дважды. Сначала в нее, потом в меня.
– Мы их будем искать, – пообещал полицейский.
Габриэлла была жива, когда мы подъехали к больнице, была жива, когда ее перенесли прямо с носилками на каталку, была жива, когда один из санитаров «Скорой» объяснял доктору, что
– Inglese, – отвечал я. – Non parlo italiana 10 .
– Вам придется подождать, – сказал он по-английски. У него был сильный акцент, но, к счастью, мы могли как-то объясняться.
Он привел меня в узкую комнату, где стояла узкая кровать. Жестом велев мне садиться, врач вышел и вскоре вернулся с медсестрой, у которой в руках были какие-то бумаги.
– Как вас зовут? – спросил меня доктор.
Я сообщил свои имя, адрес, возраст, после чего медсестра ободряюще мне улыбнулась и ушла, а вскоре вернулась с каталкой, инструментами и запиской.
10
Я англичанин. Не говорю по-итальянски (ит.).
– Звонили карабинеры. Просили, чтобы вы побывали у них до четырех часов.
Я посмотрел на часы. Я совершенно забыл о времени. Оказалось, не прошло и часа с того момента, когда мы с Габриэллой бежали за трамваем. С тех пор я прожил несколько эпох.
– Понял, – сказал я.
– Пожалуйста, снимите пиджак, – попросил доктор.
Я встал, снял пиджак, высвободил правую руку из рубашки. Врач наложил два бинта – один марлевый, чем-то пропитанный, а другой проложенный ватой – и прикрепил их пластырем. Я снова вдел руку в рукав рубашки.
– Ну как, что-нибудь чувствуете? – спросил он.
– Нет.
Его это удивило. Потом его лицо стало озабоченным.
– Е sua moglie? – спросил он.
Я не понял.
– Извините. Я спросил: она ваша жена?
– Я ее люблю, – сказал я. Мысль о том, что я могу потерять Габриэллу, казалась невыносимой. На глазах у меня выступили слезы. – Я ее люблю! – повторил я.
– Да, – доктор сочувственно кивнул. Он принадлежал к нации, где чопорность и сдержанность не считались достоинствами. – Погодите. Мы вам скажем... – Он оборвал себя на полуслове и вышел, а я остался гадать, почему он осекся: потому ли, что не хотел сказать мне, что она умирает, или просто не мог выразить по-английски то, что хотел.
Я прождал час и никогда бы не согласился на такое ожидание еще раз. Затем появился другой доктор, высокий, седой, с красивым худым лицом.
– Вы хотите знать о синьоре Барзини? – Он говорил по-английски без акцента, голос у него был ровный, дикция четкая.
Я кивнул, не будучи в состоянии говорить.
– Мы прочистили рану и сделали перевязку. Пуля пробила легкое, а на выходе сломала ребро. Легкое вышло из строя. Воздух и кровь попали в грудную клетку. Пришлось удалить кровь и воздух, чтобы легкое снова могло работать. Нам это удалось. – Он говорил сухо, профессионально.