Бурвиль
Шрифт:
И вот он, наконец, приехал в Париж (к тем десяти тысячам собратьев, стремления которых совпадают с его
собственными), чтобы безбоязненно встретиться со столицей Франции и в исключительно трудных условиях ее завоевать. Он не намерен разыгрывать из себя дитя богемы, подогревая мечту голодом. Прежде всего он подумает о том, как заработать на жизнь, поскольку, во-первых, он реалист, а, во-вторых, ходить в рваных башмаках, оправдываясь тем, что ты актер, ему не позволяет гордость. Ведь если не пренебрегать трудом, работой, пусть самой неблагодарной, то заработать на жизнь можно всегда. Андре перепробует многие профессии, одну за другой - посыльного, водопроводчика, мойщика окон, полотера... Несколько месяцев спустя, устроившись рассыльным Монетного двора, он закрепится на этом месте. Ему нравится его работа, которая заключается в том, чтобы разъезжать по Парижу на велосипеде...
Когда проблема работы
Он, в дальнейшем не знавший провалов, чувствует себя словно парализованным перед антрепренерами -составителями унылых программ.
И зачастую пробы оканчиваются плачевно. Однако это его не обескураживает.
Так будет продолжаться два года - осечки, незначительный успех, нелегкая жизнь. Но молодой актер не падает духом. Он не из тех, кто сдается при первом разочаровании. Он никогда не питал иллюзий, что избранный путь будет легким. Сегодня провал? Но, быть может, завтра, его ждет успех. Надо только упорно его добиваться. И вот этот неисправимый оптимист, позднее всегда старавшийся обязательно протащить шутку в драматические роли, даже когда это от него не требовалось, умудряется быть счастливым и при обстоятельствах, которые другими воспринимались бы как крушение всех надежд. Об этих годах он вспоминает без тени грусти, потому что он из тех, кто помнит счастливые минуты и стремится отыскать проблеск радости в плохих. Ведь все зависит еще и от того, как смотреть на жизнь, людей, вещи, И если он и вспоминает об этих объективно трудных годах, то для того, чтобы вспомнить о счастье, которое они ему принесли. "И все-таки, -говорит он, мимоходом коснувшись трудностей, - мы жили весело". В комнате на улице Клиши площадью два метра на два окно не открывается; она под самой крышей, и зимой тут можно замерзнуть, а летом задохнуться. Но веселой шуткой звучит его рассказ о том, как зимой 1940 года, на редкость суровой, он, по праву получив карточку на уголь - газовое отопление у него отсутствовало, - пытался раздобыть печку. Ее достал ему брат, практикант больницы Нейи-сюр-Марн. Они перевозят ее вдвоем на ручной тележке через город, как Гранжиль и Мартен свой чемодан в фильме "Через Париж". Потом привезли уголь, но погреба в доме нет, и его сваливают прямо в комнате, между кроватью и столом... И лишь тогда обнаруживается, что дымохода тоже нет. И вот куча угля лежит посередине комнаты до самого его переезда в другую.
Если же он упоминает о голоде - ведь в двадцать лет человеку жаловаться на аппетит не приходится, - то лишь для того, чтобы вспомнить про свои многочисленные визиты в больницу Нейи, куда брат приглашал его в качестве сиделки. Другой его козырь - способность идти на компромиссы, которые, однако, не компрометируют. Компромисс ли без нытья натирать полы, когда ты человек особенный, актер? Но на подобные компромиссы, в конце концов, идут все, только делают это со скрежетом зубовным. Вот что хуже, так это добиваться на первых порах успехов у антипатичной ему публики и зависеть от нее. Преодолевать смущение, от которого он долго не мог избавиться и не совсем избавился по сей день. Быть только шутом, умеющим потешать зрителей, глядящих на него с эдаким снисхождением, тогда как...
Ведь нельзя же и вправду думать, что Бурвиль, каким мы знаем его теперь, не ощущал в себе способностей к чему-то большему.
Когда он рассказывает, что атмосфера этих "ночных кабачков", где ему приходилось выступать в начале карьеры, а по сути дела, притонов и чуть ли не борделей, лишала его присутствия духа, ему можно поверить. Этот парень, оставивший в деревне невесту (они поженятся, как только он начнет прилично зарабатывать), впоследствии образцовый отец семейства, по роду своей профессии приобщился к среде, которую не принято считать особенно нравственной. И, конечно же, он должен был испытывать отвращение к публике, состоявшей почти из одних спекулянтов на черном рынке. Ледяная комната с кучей угля посередине -воспоминание хорошее. Но ему не до улыбок, когда, воскрешая в памяти эти заведения сомнительной репутации, он говорит: "После всего, что я нагляделся там, меня уже ничем не удивишь". И это не поза обывателя: ведь не осуждает же он встречавшихся ему там девиц легкого поведения, разве что вспоминает, с какой у него были приятельские отношения, а у какой добрая душа. Он даже склонен им симпатизировать, ведь в конечном счете они, как и он, терпели унижения,"ублажая клиентов, которые обжирались, пока другие пухли от голода.
"Эти люди с их хамством были невыносимы".
Но... Но он крестьянин и прекрасно знает, что нельзя привередничать.
Его не устраивают ни эти кафе, ни их посетители? Но где еще может он на первых порах попытать удачу? Он ухватился за кончик нити, и он держится за него, не выпуская. Выбирать он станет потом... Однако в этом компромиссе нет ничего компрометирующего. Прежде всего потому, что он смешит пошляков, не подделываясь под их тон. Он отказывается опускаться до вульгарности, на которую они столь падки. Ибо его комические номера нередко содержат соленую шутку (об этом речь впереди), но никогда пошлятину. И уже первые песни собственного сочинения показывают, в чем заключается основная счастливая находка Бурвиля - вызывать жалость и симпатию к "горемыке", которого он изображает, потешаясь над ним.
Поиски собственного стиля
Мне кажется, однако, что главный козырь Бурвиля заключался в постижении сути профессии актера, что удалось ему довольно скоро благодаря особой, присущей ему проницательности.
Как уже говорилось, он пережил много неудач на первых прослушиваниях. Антрепренеры выслушивают, качают головой и вздыхают: "Вас известят письмом". Провалы можно было бы объяснять себе тем, что эти люди ни черта не смыслят, и утешаться, что всех больших актеров постигало такое же невезение. Но не полезнее ли задаться вопросом, а быть может они в чем-то и правы...
Вскоре Андре понял, что с песенками Фернанделя далеко не уедешь, хотя они и обеспечивают ему неизменный успех у публики. С такой программой он навсегда останется лишь его эпигоном, каких у знаменитого комика в ту пору были десятки, как впоследствии будут десятки или сотни эпигонов у Брассенса*. Извлекая пользу из благосклонного отношения публики к Фернанделю и его персонажу солдатику, он навсегда останется эрзац-Фернанделем, ибо при всем таланте имитатора нельзя стать настоящим актером, если не привносишь ничего своего, нового. Актер может по праву считаться таковым, лишь будучи оригинальным. Следовательно, прежде всего необходимо выработать свой, индивидуальный стиль, стать непохожим на других.
*
( Жорж Брассенс - современный французский певец и автор песен, исполняющий их под собственный аккомпанемент на гитаре.)
И он начинает упорно добиваться этой непохожести. В те годы он не может рассчитывать, чтобы композиторы писали песни специально для него. Так что ему придется делать это самому, чем он и занимается в сотрудничестве со своим давнишним приятелем Этьеном Лораном.
Но это далеко не простое дело: его песни должны отличаться от песенок Фернанделя не только тематически. И потом надо расстаться с персонажем - солдатиком, принадлежащим тому же Фернанделю. Но как писать песню, чтобы она вызывала смех? Он порвет немало черновиков, пока не додумается, что песня, написанная литературным языком (подлежащее -сказуемое - дополнение), вряд ли может смешить. Так он постигает секреты своей профессии, в которой в первую очередь важна манера исполнения, правильный тон; важно знать, где уместно подмигнуть, спеть фальцетом, как заставить зрителя вслушиваться; но при этом важны и музыка и слова песни как таковые. Ему надо овладеть исполнительским мастерством не по готовым рецептам. И вот он пишет сто песен, которые ничего не стоят, пока сто первая не оказывается удачной, потому что эта была взращена на предыдущих провалах и их критическом разборе. Так он находит свой собственный стиль. Стиль, который он сумеет постепенно выработать и отточить. Он напал на свою золотую жилу, догадавшись использовать комизм, присущий человеку или фактам жизни, черпая из реальных истоков комизма, скажем, припоминая, что вызывало хохот, когда он мальчишкой пародировал в школе или дома какого-нибудь чудака или сцену из деревенской жизни, "Достаточно, -говорит он теперь, - смотреть на людей, они - неиссякаемый источник комизма". Правда, смотреть надо зорким взглядом, умеющим схватить характерную черточку, которая в гиперболизированном виде да еще интересно обыгранная вызовет взрыв смеха.