Буря в полдень
Шрифт:
Пензу мы покинули в середине января 1942 года. Как и раньше, сесть на поезд было почти невозможно. Все-таки, вооружившись правительственными командировками и разными мандатами, мы на второй или третий день сели в вагон. Посадкой это можно было назвать лишь условно — на самом деле мы не сидели, а стояли, спрессованные со всех сторон.
Морозы были страшные. Но в вагоне мы не чувствовали холода. Пассажиры давили, можно было даже висеть, поджав ноги. Люди спали стоя, другие разговаривали. Свежий воздух проникал лишь тогда, когда на станции или полустанке открывали дверь. Все старались дышать как можно глубже, чтобы надышаться до следующей остановки. В вагоне ехали, в основном, мужчины — одни на мобилизационные пункты, другие, как и мы, с командировками предприятий или учреждений… Пассажиры вели себя довольно терпеливо, только изредка можно было слышать
Мы миновали узловую станцию Рузаевка, потом Саранск. Дремали стоя, стараясь все время ощущать ногами свое небогатое имущество на полу… Изредка наша компания — Людас Гира, Костас Корсакас и я — обменивалась несколькими словами. Никто не обращал на нас ни малейшего внимания, потому что в вагоне говорили не только по-русски — здесь ехали мордвины, татары и другие.
Люди менялись. На какой-то станции, кажется в Арзамасе, я даже выбрался на перрон. Поезд стоял долго, люди несли из здания вокзала в дымящихся чайниках кипяток, пытались сесть на поезд, идущий в другом направлении, который пыхтел на соседних рельсах. Как всюду в России, так и здесь можно было видеть мужчин, которых провожали заплаканные женщины. Холодно, в воздух поднимался паровозный дым и пар от дыхания людей. Вокруг зима, вокруг люди, озабоченные, без улыбок на лицах, придавленные жестокостью войны…
Не помню уже, сколько времени мы ехали до Горького. Дорога не очень-то дальняя — примерно как от Вильнюса до Смоленска, — но путь продолжался более суток. Наконец вечером мы сошли в Горьком. Проталкиваясь сквозь толпу с вокзала, мы видели, как те, у кого не было ушанок, то и дело потирали уши. Кто-то, хватаясь за нос, сказал, что термометр показывает пятьдесят градусов.
Нам повезло, мы нашли мальчика с санками, который сложил наше имущество и потащил вверх по улице, в сторону кремля и гостиницы. Мы были одеты иначе, чем все, носили странные шапки с козырьками, которые нам выдали в Пензе, и кто-то, увидев нас, сказал:
— Американцы…
Позднее мы узнали, что в это время здесь находилась американская военная миссия…
Когда мы добрались до огромной новой гостиницы рядом с кремлевскими стенами на высоком берегу Волги, было уже совсем темно. Мы не знали, удастся ли получить ночлег, — гостиницы ведь не пустовали. Вошли в просторный вестибюль, где нас встретил яркий свет люстр. И были на седьмом небе, когда получили номер и перенесли туда вещи. Гостиница не отапливалась, было холодно, как в овине, но наша радость от этого ничуть не уменьшилась. После утомительной дороги мы наконец смогли передохнуть и выпить горячего чаю. Сходив к директору ресторана (в ресторане питались только прикрепленные), я получил для нашей компании множество свежих белых булочек, каких мы не видели с начала войны.
Спали мы, накрывшись всем, что у нас было, даже одеждой. Сон был добрым, сладким, — казалось, наконец-то мы попали домой…
Наутро немножко погуляли по городу, у слияния Волги и Оки. Мы хорошо знали, что с ним связано детство Горького, что где-то тут должен находиться домик Каширина, где вырос писатель. Раньше город назывался Нижним Новгородом. Его жителей Горький изобразил в «Детстве» и «Матери». Конечно, было бы очень интересно увидеть все эти места. Это знакомство пришлось отложить до более подходящих времен. Теперь мы только погуляли по улицам, подивились кремлю, который был, пожалуй, не меньше Московского, и характерной русской архитектуре XIX века, зашли в магазины. На полках товаров было очень мало, но продавщицы отвечали вежливо. Мы сразу заметили, что люди здесь гораздо вежливее и ласковее, чем в Пензе. Тут все обращались к незнакомым на «вы», охотно показывали дорогу, пространно объясняли.
(Каширинский домик мы посетили позднее, возвращаясь в Москву.
Поблуждав по незнакомым улицам, мы с помощью местных жителей довольно быстро нашли знакомое каждому читателю «Детства» Горького место, где «прислонясь к правому откосу и начиная собою улицу, стоял приземистый одноэтажный дом, окрашенный грязно-розовой краской, с нахлобученной низкой крышей и выпученными окнами».
Можно себе представить, с каким интересом мы ходили по этому домику, в котором все выглядело так, как в 80-е годы прошлого века. Уже снаружи было много атрибутов быта минувшего времени — керосиновый фонарь на деревянном столбе, кирпичный тротуар. А внутри — кухня с печью, взобравшись на которую Алеша слушал бабушкины сказки, кровать, часы, сундук, даже подушка Алеши, комната дедушки с характерной старомодной мебелью. Самовар, старинный рукомойник, розги,
Походив немного по городу, мы пересекли замерзшую Оку и нашли станцию, откуда дачный поезд ходил в Балахну. Здесь было сравнительно не много людей, и мы свободно сели в вагон. Через какой-нибудь час добрались до конечной цели своего путешествия. Здесь рождалась Литовская дивизия…
Каждый, кто видел в эти дни Балахну, хорошо помнит и всегда будет помнить этот небольшой городок с довольно высокими каменными домами, с электростанцией. ТЭЦ подавала в дома города горячую воду и тепло, поэтому рабочие жили здесь благоустроенно.
Не пришлось долго спрашивать, где находится штаб Литовской дивизии. В городке мы сразу же наткнулись на бойцов Красной Армии, которые говорили между собой по-литовски. Они отвели нас в Дом культуры, где мы нашли старых знакомых — в первую очередь комиссара Йонаса Мацияускаса {121} , с которым мне пришлось видеться в Каунасе летом 1940 года. В 1918—1919 годах он боролся за Советскую власть в Литве, потом попал в Советскую Россию и здесь из рядового бойца вырос в политработника. Тут же находился генерал Феликсас Балтушис-Жемайтис {122} , тоже борец за Советскую Литву в 1918—1919 годах, окончивший потом в Советском Союзе военную академию. Мы нашли и несколько офицеров, служивших еще в буржуазной литовской армии. Когда началась война, многие из этих людей с боями отступили из Литвы и, узнав об организации Литовской дивизии, сразу явились, чтобы помочь своими знаниями и работой.
121
Мацияускас Йонас (р. 1900) — участник революционного движения, генерал-майор, политработник Советской Армии.
122
Балтушис-Жемайтис Феликсас (1897—1957) — участник революционного движения, военный специалист.
Каковы были наше удивление и радость, когда мы увидели и своего старого друга Йонаса Марцинкявичюса! Как всегда, он казался бодрым и веселым, сыпал остротами, излучал оптимизм. Я угостил его пензенской махоркой. Марцинкявичюс рассказывал о Саратове, где находился вместе с Пятрасом Цвиркой и белорусскими писателями; потом, когда Цвирка с женой переехали в Алма-Ату, он перебрался в Казань и в Чистополь, где жило немало московских писателей. Он сказал, что встретился и даже подружился с Александром Фадеевым. Кажется, они иногда и за одной бутылочкой сиживали. Там же жил тогда и французский писатель-коммунист Жан Ришар Блок. Марцинкявичюс был доволен, оказавшись снова среди знакомых и друзей. Мы вспомнили нашу короткую встречу на литовско-белорусской границе…
Вместе с прибывающими офицерами нас устроили в зале Дома культуры; здесь в аккуратном воинском строю стояли наши койки. Удивительно хорошо было чувствовать себя членом большого коллектива, тем более что нас встретили здесь с распахнутыми объятиями, как нужных людей.
В одной из комнат Дома культуры проходили заседания мандатной комиссии. Перед комиссией представали мужчины, каждый день прибывавшие из ближних и дальних мест, откуда военкоматы их, как жителей Литвы, отсылали в Балахну. В комнату входили парни из Каунаса, Шяуляй, Мариямполе… Большинство были одиноки, другие где-нибудь в малознакомом городе или колхозе оставили жен и детей. Каждый, кто прибывал в дивизию, многое перевидал и испытал, и не только в начале войны. Немало было таких, которые долгие годы провели в тюрьмах буржуазной Литвы и были закаленными бойцами, членами Коммунистической партии. Последние месяцы всех их выбили из привычной колеи. Теперь они радовались, оказавшись среди своих; часто встречались старые друзья, ничего не знавшие о судьбе друг друга. Мужчины хлопали друг друга по плечу, обнимались и целовались, и по обветренным щекам текли слезы… Сцены эти брали за душу, они повторялись каждый день, потому что поездом из Горького (это был обычный путь) все прибывали и прибывали новые бойцы будущей дивизии…