Буря Жнеца
Шрифт:
Империя, такая как Летер, всегда находится под осадой. Первое заявление Кароса Инвиктада во время набора и обучения новобранцев. Сиррюн Канар осознал эту истину в один миг. Осада внешняя и внутренняя, да. Те, кому империя дарует привилегии, используют их ради разрушения империи. Нет места «пониманию» подобных персон – они суть зло, а зло нужно уничтожать.
Видение Кароса Инвиктада поразило его с силой откровения, снабдив идеальной ясностью и внутренним покоем; раньше душа его частенько погружалась в тревогу, осажденная и измученная миром, погрузившимся в беспорядок
Теперь он ведет безмятежную жизнь, подавая пример приятелям – агентам во дворце. В их глазах он снова и снова замечает отблеск почитания и трепета, а иногда – что тоже приятно – видит отражение себя самого, человека спокойного, безжалостного, невосприимчивого к любым хитростям и уловкам врага.
Итак, он спокойно подал знак двум грузным Патриотам. Они подошли к двери и ударили по ней ногами, отчего дверь буквально слетела с петель, провалившись в затемненную комнату. Крик, еще крик откуда-то слева – где спали горничные – но первый агент уже был у противоположной двери. Новые удары. Дерево затрещало под тяжелыми сапогами.
В холле рядом с Сиррюном лежит тело Тисте Эдур – кто-то выставил охрану. Интересно, но не особенно важно. Отравленная стрела быстро сделала его безмолвным. Двое подручных готовятся оттащить тело. Второй Эдур таинственно исчез…
Сиррюн Канар встал на середине комнаты; еще один агент принес потайной фонарь и встал рядом, светя именно туда, куда нужно. Не нужно слишком много света – пусть тени шевелятся как живые, запутывая всех. Сиррюн превыше всего ценит точное мастерство.
Его люди вышли из внутренних покоев, таща между собой женщину – полуголую, с растрепанными волосами, с выражающим непонимание взором… нет. Не непонимание. Глаза Сиррюна сузились. Покорность судьбе. Отлично. Предательница знает свою участь, знает, что ей не спастись. Он жестом приказал агентам уводить ее.
Три плачущие служанки сгрудились у стены, около своих лежаков. – Займитесь ими, – приказал Сиррюн, и четверо из его взвода пришли в движение. – Старшую нужно допросить, с остальными разберитесь на месте.
Он огляделся, чувствуя удовлетворение от простоты проведенной операции. Предсмертные вопли двух женщин почти не привлекли его внимания.
В скором времени он доставит пленниц к взводу, ожидающему у задней стены дворца; взвод быстро двинется сквозь ночную тьму – на улицах после комендантского срока не будет никого – к штабу Истых Патриотов. Поместит двух женщин в камеры для допросов. И начнется работа… Единственное избавление от мучений – полное признание в преступлениях против Империи.
Простая, скорая процедура. Доказавшая свою эффективность. Предателям всегда недостает силы воли.
Сиррюн Канар не думал, что Первая Наложница окажется особенной. Скорее всего, она будет еще хлипче духом, чем все прочие.
Женщинам нравится изображать таинственность, но все их позы бледнеют перед напором мужской воли. Верно, шлюхи бывают получше остальных – они привыкли к вечной лжи, их не обманешь.
Он завидовал допросчикам. Сучка Низаль… он подозревал, что она ничем не отличается от его жены.
Карос Инвиктад как-то говорил: «У нас легион врагов, и вы, все вы, должны понять: это война продлится вечно. Впереди вечность».
Сиррюну Канару нравились эти слова. Делают всё проще.
«Наша обязанность, – продолжил тогда Глава Патриотов, – позаботиться, чтобы нужда в нас никогда не прекращалась».
Эта часть была менее понятной, но Сиррюн не чувствовал серьезного желания разбираться. «Карос очень умен. Умен, но на нашей стороне. Правой стороне».
Мысли перешли на кровать и шлюху, которую уже доставили к нему. Лейтенант размашисто шагал по коридорам, его люди спешили следом.
Брутен Трана вошел в комнату. Опустил глаза на мертвых горничных. – Давно ли? – спросил он у ведуна – арапая, склонившегося над трупами. Двое других Эдур вошли в покои Наложницы и сразу же вернулись.
Ведун пробормотал что-то неразборчивое, затем сказал громче: – Возможно, звон назад. Кинжал. Такой, какие используют стражи Дворцовой Гвардии.
– Собери еще воинов, – приказал Брутен Трана. – Мы идем к штабу истопатов.
Ведун медленно выпрямился. – Нужно ли сообщить Ханнану Мосагу?
– Пока нет. Нельзя медлить. Шестнадцати воинов Эдур и одного ведуна вполне достаточно.
– Вы намерены требовать освобождения женщины?
– Там их две, не так ли?
Кивок.
– Допросы начнутся немедленно, – сказал Трана. – Это не особо приятная процедура.
– А если они уже вырвали признания?
– Понимаю твою тревогу, К’ар Пенет. Ты боишься, что ночь увидит вспышку насилия?
Присутствовавшие в комнате воины устремили взоры на ведуна.
– Боюсь? Нисколько. Однако с признаниями на руках Карос Инвиктад – а значит, и канцлер Гнол – смогут потребовать законного права на…
– Теряем время, – оборвал его Трана. – Карос Инвиктад истощил мое терпение. «Кстати, где стражники, которых я оставил снаружи? Как будто трудно догадаться…»
Новый голос раздался от двери: – Личная неприязнь, о Брутен Трана, станет слишком опасным проводником в делах.
Тисте Эдур обернулся.
Канцлер стоял, сложив руки на груди; дверь сзади него заслонили двое охранников. Еще миг – он вступил в комнату, огляделся. При виде мертвых женщин на лице его появилась скорбь. – Очевидно, имело место сопротивление. Обе были верными служанками Первой Наложницы – наверняка они ничего не знали о ее злодеяниях. Какая трагедия… Теперь на руках Низали кровь.
Брутен Трана долгое мгновение смотрел на высокого, тощего человека. Затем прошел мимо, направляясь в коридор.