Бурят
Шрифт:
Впрочем, «дрова» эти, хотя и получились очень дешевыми, бесплатными все же не были, даже если не обращать особого внимания на цену грануляторов. Потому что «лесной мусор» нужно было в лесу собрать, перемолоть в опилки, опилки перевезти на «грануляторные фабрики», где их еще требовалось высушить — и самой дорогой процедурой стала как раз вывозка опилок. Которые, конечно, можно было и на телеге возить, но уж лучше телегу эту к трактору прицепить — а трактору керосин или бензин нужен. А еще масло, тракторист со своей приличной зарплатой, с мастерской, где трактор после поломок починят. А лучше вообще не трактор использовать, а автомобиль грузовой. Которых в Филях, правда, уже делалось по шестьдесят тысяч в год — но там авто были
Собственно, поэтому Николай Павлович распорядился — и в СССР довольно кривыми путями прибыло сразу пять грузовиков американской компании Мак. Два на три с половиной тонны груза, два — на пять с половиной и один на семь с половиной. Машины были практически одинаковыми, и только на последней (совсем свеженькой, остальные были куплены с рук) передача на задние колеса была не цепной, а карданной. Машины немедленно разобрали буквально до винтика, как могли изучили, прикинули что оттуда можно позаимствовать, а что заимствовать не стоит…
Не стали заимствовать мотор: четырехцилиндровое шестилитровое американское чудище мощностью в семьдесят пять сил (рассчитанный под плохонький прямогонный бензин) заметно уступал собственному шестицилиндровому и трехлитровому мотору с компрессией чуть больше десяти. Отечественный мотор был лучше просто потому, что у «американца» картер делался из алюминия в отличие от чугунного «своего», а другого мотора подходящей мощности в СССР пока вообще не было. Причем «отечественный» был сложнее в изготовлении: он был высокооборотный, и чтобы опорные подшипники не расплавились, прямо внутри картера стоял редуктор, но все равно на выходе обороты были выше, чем у «янки». Соответственно, коробку переключения передач тоже свою пришлось брать (то есть заново разрабатывать, но все же на основе американского «прототипа», который имел четыре ступени, а не три, как большинство других машин), но раму автомобиля и подвеску решили делать почти такую же, как у «американца», вот только шины колес решили делать все же пневматическими, а не из литой резины. Решили — и сделали, в одном экземпляре на тракторном завода в Тихонькой. С учетом совершенно «неамериканского климата» кабину сделали закрытой деревянной, да и над капотом экзотической формы решили не заморачиваться — машина и так всем понравилась. То есть понравилась очень немногим людям, которые ее увидели — а чтобы она понравилась большему количеству народа, нужно было таких наделать побольше. Очень побольше — и в конце апреля началось строительство нового автозавода. После долгих препираний в Госплане было принято решение завод ставить в Петропавловске — причем спорили в основном Кржижановский и Струмилин. Станислав Густавович напирал на то, что «новый завод в Нижнем создаст дефицит квалифицированных рабочих в городе», а Петропавловск оставался единственным относительно большим городом, в котором серьезных заводов еще не строилось. Но его выбор больше все же основывался на предложении Николая Павловича завод строить «подальше от границы: война начнется — так спокойнее будет»…
С Владимиром Григорьевичем Николаю Павловичу обсуждать различные «инженерные конструкции» было просто: они уже почти два года жили в одном доме. Дом этот (и два соседних) по специальному заказу Николая Павловича построил архитектор Шехтель. Поставленные неподалеку от Ботанического сада они выглядели игрушечными — издали выглядели. А вблизи эти восьмиэтажные «домики» высотой по тридцать пять метров, да еще и с башенками со шпилями сверху смотрелись… тоже очень красивыми. В квартирах этих домов Николай Павлович старался селить «важных государственных людей», только не чиновников (из собственно чиновников в соседнем доме жили лишь Кржижановский и Струмилин), а инженеров и ученых.
Вообще-то сейчас в Москве и просто отдельная квартира была высокой наградой,
— Ну вы войдите в мое положение: иногда приходится что-то по технике срочно уточнить, а спросить не у кого. А если вы согласитесь соседом моим стать, то ведь не откажете иногда в помощи советом профессиональным?
Собственно, именно такой подход приводил к тому, что никто от предложения переселиться не отказывался. Кстати, сам Федор Осипович тоже в одном из выстроенных им домов жил. Правда он поскромничал и выбрал небольшую пятикомнатную квартирку…
Для общения с нужными товарищами в центральной (трехподъездном) доме на втором этаже среднего подъезда был устроен отдельный «кабинет» из четырех больших комнат и маленькой (метров шестнадцать всего) кухонкой — и Николай Павлович в ней обычно разные срочные вопросы с соседями и обсуждал. Очень удобно было что угодно там обсуждать: в одной из комнат имелась обширная библиотека, набитая различными справочниками, три девушки, работающие в секретариате, при необходимости и поесть могли быстро приготовить — так что в квартире самого Николая Павловича побывать мало кому удавалось. Но летом двадцать пятого товарищ Бурят очень неудачно поскользнулся на лестнице, мокрой после ливня — и для обсуждения какого-то очередного вопроса пригласил товарища Струмилина подняться к нему домой.
Станислав Густавович с интересом оглядел кабинет, в который его привела секретарша Андреева. Очень необычный кабинет: в нем, казалось, стен вообще не было — они были закрыты поднимающимися до потолка книжными полками, забитыми разными книгами под завязку. Нечто подобное Станислав Густавович видел в некоторых британских особняках, но — в отличие от британских «домашних библиотек» здесь было видно, что книгами активно пользуются. Да и два больших стола были завалены разными иностранными газетами и журналами.
— Вы, я гляжу, много читаете… — начал он «непринужденный разговор».
— А чем еще заниматься-то? Просто делать вид, что чем-то руковожу, много времени не требует, вот и развлекаюсь как могу. А пригласил я вас по вопросу не сказать что уж очень срочному, однако, думается мне, важному. Вот мы сейчас каждый божий день запускаем по одному-два завода…
— Больше.
— Не намного больше, но я не об этом. Заводы мы, конечно, растаскиваем по городам разным как можем, но все одно в городах этих с жильем становится крайне печально. Причем и мужики есть чтобы домов побольше строить, но с материалами для стройки тоже не ахти выходит.
— Это ненадолго, сейчас уже заработал завод по выпуску оборудования для заводов уже кирпичных. А если мы в следующем году начнем электростанции древесными гранулами питать вместо угля, то для питания этих кирпичных заводов топлива у нас вполне хватит.
— Про кирпич я и сам знаю, с цементом, опять же, уже скоро все будет прекрасно. А вот с окнами… стекла у нас выделывается крайне мало.
— Насколько я помню, до осени еще два завода стекольных будет запущено.
— Это да, вот только… вы на эти-то стекла посмотрите, — Николай Павлович махнул рукой по направлению к окну. — Что про них сказать можно?
— Ну, стекла… прозрачные.
— Вот именно, свет пропускают — и уже хорошо. Однако разглядеть через них мелочи всякие никак не выходит. А теперь посмотрите на это зеркало, я его из родового дома забрал.
— Честно говоря, с иного слова даже не подберу: зеркало просто шикарное.
— Вот-вот, а сделано оно куда как более ста лет назад. Я тут специально книжки умные почитал, изучил как венецианцы такие зеркала делали: они стекло на расплавленное олово лили.
— Я это слышал, и знаю, что получалось у них стекло почти идеальное, но жутко дорогое.