Бутафория

Артемьева А.

— Мне нужно домой, Ева.

— Самолёт в пять вечера. В одиннадцать ночи мы будем дома. Моя мама уже забронировала билет на троих.

На четверых. Как же Вильям?

— Она звонила моей маме? — в надежде спрашиваю я.

— Да, — спокойно отвечает Ева. — С ней всё хорошо. Она очень тебя ждёт. Сейчас вы нужны друг другу. Твоя мама сильно винит себя, я не знаю, что такого ужасного она могла сделать…

— Она сказала моему отцу, куда я улетела, и он решил последовать за мной, — объясняю я.

— Нет, — мотает головой Ева. — Здесь что-то другое.

Моя подруга

о чём-то думает, пытается переварить, додуматься до чего-то. Тем временем она молча начинает вытирать моё лицо. Лучшая подруга не зря носит такое гордое и честно заслуженное название — Ева знает, что я бы ни за что в жизни не забыла огуречный лосьон и ватные диски дома. Она знает, что на ночь и утром после сна я обязательно протираю лицо, сохраняя кожу в тонусе. Поэтому сейчас она помогает мне привести себя в порядок.

— Глаза опухшие, — ласково говорит Ева, — нам нужно заскочить в один салон здесь неподалёку…

— Ева, не нужно, — отмахиваюсь я. — Мне всё это сейчас не нужно.

У моей подруги опускаются руки.

— Я пытаюсь поддержать тебя, как могу. Мне тоже хреново, понимаешь? Хреново от того, что моя лучшая подруга сейчас готова спрыгнуть с крыши головой вниз. Я пытаюсь помочь.

Моё тело резко швыряет вперёд, и я быстрым движением обнимаю Еву. Кладу голову ей на плечо. Чувствую, как слёзы начинают капать на белую блузку моей подруги. Мне это нужно. Так этого не хватало. Трясущимися руками я пытаюсь стереть эти мокрые дорожки на щеках, но Ева успевает схватить меня за обе кисти. Намекает, что сейчас нужно поплакать, и стыдиться слёз — последнее дело.

За полчаса Ева помогла собрать меня в кучу и подвела к зеркалу. То, что я увидела в отражении, ввело меня в шок. Чужие глаза устало смотрят из зеркальной поверхности. Волосы взъерошены, и, кажется, уже начинают превращаться в некое подобие соломы. Помятая майка почему-то стала очень большой на меня, мешком обвисая вокруг талии. Может, я похудела? Может, я умерла, и тело уже начинает превращаться в ходячий труп?

— Это — ничего. Мы всё исправим.

Ева тщательно намазывает тональный крем прямо мне под глаза. Нежным движением пальцев она растирает его по лицу, и по взгляду я вижу, что моя подруга боится лишний раз прикоснуться ко мне, словно я хрустальная кукла и могу разбиться. Внутри уже разбита. Осталось разлететься на осколки, как чёртов телефон. Как зеркало в ванной у Вильяма.

Интересно, как он? Встретился с отцом? Надеюсь, у него всё хорошо. Искренне хочу услышать от него историю с хорошим финалом.

— Готова? — спрашивает Ева в предвкушении, после сорока минут пытки. Она тщательно вытирает остатки косметики со своих пальцев, взглядом указывая на дверь.

— Нет, не готова, — мрачно говорю я.

— Тебе не стоит сидеть в четырёх стенах, — советует подруга, закидывая свою косметику в сумочку. — Я знаю отличное место…

— Хорошо, — сдаюсь я. — Давай просто уйдём отсюда.

Может, Вильям и Ева правы? Действительно, не стоит валяться в кровати, ненавидя себя за то, что я бросила трубку во время разговора с отцом. Не нужно думать о том, что, если бы я не согласилась улететь с Вильямом…

хотя, папа всё равно бы пришёл в наш дом. Мать думает, что мы с Евой в другом городе. В любом случае отец бы полетел за мной. Может, ему суждено было разбиться? Или это был несчастный случай?

— Хватит думать об этом, — Ева обнимает меня за плечо и направляет моё тело в сторону двери. Я молча киваю и пытаюсь не думать. Правда, пытаюсь. В голове вертятся те самые слова, которые я так хочу сказать своему отцу, но этого уже никогда не случится.

За три часа ходьбы по Лондону на своих несчастных и худых как две спички ногах, мы побывали на Тауэрском мосту, я увидела Биг-Бен, мы даже заглянули в Музей естествознания.

— Красиво, правда? — восхищается Ева, зыркая на меня сбоку. Три грёбаных часа беспрерывной ходьбы… Мы стоим напротив одного из крупнейших колёс обозрения в Европе. Лондонский глаз — о нём я читала в учебнике по географии. Это ещё одна причина, по которой мыслями я постоянно находилась здесь, мечтала побывать в этом городе. На улице ещё светло, маленькая стрелка на наручных часах Евы едва доползает до трёх. Вечером Лондонский глаз начинает сиять всеми цветами радуги. Он такой огромный! Интересно, сверху действительно Лондон будет как на ладони, или автор учебника слегка преувеличил?

— Да, — выдыхаю я. Про себя отмечаю, что меня отпустило. Совсем чуть-чуть. Стало легче дышать.

— Это наш последний пункт, — говорит моя подруга, медленно отдаляясь.

— Ты куда? — не понимаю я.

— Оставляю тебя в надёжных руках, — подмигивает Ева и удаляется, — я позвоню, будь готова к пяти, — добавляет она напоследок.

Начиная оглядываться по сторонам, я натыкаюсь на Вильяма. Наконец-то! Он расскажет о том, почему отец решил бросить своих сыновей. Надеюсь, новости хорошие.

— Как ты? — заботливо спрашивает парень, медленно шагая навстречу. Такой красивый, в чёрных брюках и белой рубашке. Поверх одежды на нём одето такое же чёрное замшевое пальто, на ногах кожаные туфли. Одолжил у отца?

— Расскажешь, как прошло? — интересуюсь я.

— Дома, — отвечает Вильям, направляя моё лицо в сторону Лондонского глаза. — Сейчас я хочу только одного. Никогда не катался на такой огромной махине.

— Я никогда не видела такую красоту в живую, — моё лицо трогает улыбка. Вильям как-то странно на меня смотрит. Разглядывает каждый сантиметр кожи на моём лице. Затем его взгляд меняется, глаза темнеют.

— Я тоже, Нура, — говорит он, не глядя на колесо обозрения.

Мне становится не по себе. Непривычно. Мурашки по спине начинают щекотать лопатки. Голос Вильяма странно меняется. Что происходит? Я стараюсь не смотреть ему в глаза. Вообще не поворачиваю голову в его сторону.

— Давай разбавим этот день чем-то хорошим, — он берёт меня за руку и мы идём в сторону Лондонского глаза. Моё одеревеневшее тело ковыляет за Вильямом. То, что я увидела с самой высокой точки колеса обозрения — потрясающе. Магнуссон ни разу не посмотрел по сторонам. Зачем же он тогда залез в кабинку? Люди обычно покупают билет на колесо обозрения, чтобы… обозревать? Но не Вильям.